Над могилой Великого Царя
Вот и могила закрылась над прахом великого царя.
Я сказал: великий.
Не преувеличил ли я оценку его светлой личности?
Этот вопрос я задаю своей совести 18 лет после закрытия могилы над гробом Александра III, не когда благоговейная любовь к нему ослабела от напора на душу 18 лет жизни, – нет, она угаснет вместе с моей жизнью, – но когда удар 20 октября по душе ослабел, и прежние годы дали возможность на минувшее почти 14-летнее царствование глядеть в покорном и беспристрастном настроении.
И вот, окончив мои воспоминания об этом царствовании и об этом царе, 18 лет после его кончины, я не боюсь суда истории. На вопрос моей совести: не преувеличиваю ли я историческое значение личности и царствования Александра III, назвав их великими? – я отвечаю: нет, я не преувеличиваю их оценку. Царь Александр III был великим Русским Государем.
Он был велик не громкими и славными делами, он был велик духом своего царствования, духом своего служения России, проникавшим постепенно не только во все пути и тропинки духовной жизни государства как целебное, успокаивающее врачевание, но шедшее дальше, за пределы России, как волшебный двигатель и миролюбия, и умиротворения, и сила этого духа была так велика, что уже после первых годов царствования Александра III вся Европа с Бисмарком, знавшим толк в вопросе о величии во главе, сознавала, что Россия растет государственной мощью, отражая в себе рост своего монарха.
Историограф его призван невольно сопоставлять это действие царя, названного своим народом миротворцем, на Европу и это признание Европой роста и возвышения России от роста ее монарха – с другим царем, Александром, с Александром I, тоже названным Россией и Европой Великим, и сопоставлять, говорю я, для того, чтобы наглядно изобразить различие между сими двумя великими Александрами.
Первый свое величие и свою славу в мире добыл во главе своего войска торжественным шествием через всю Европу при громе побед, возвеличивших победителя величием побежденного. Но эта победа была куплена дорогой ценой многочисленных жизней героев и тяжелым ослаблением экономических сил государства, надолго ослабившим его внутренний рост.
Александр III, в продолжение своего царствования не вынув меча из ножен, добыл свое величие, тоже свершая победоносное шествие через Европу, но это шествие и эти победы совершал волшебно его дух, и об этом шествии и об этой победе свидетельствует громко летопись всего света, вещающая, что благодаря влиянию русского монарха Александра III, не извлекшего меча из ножен, и в Европе мечи не вынимались из ножен, и во славу мира ни капли солдатской крови не было пролито.
Но независимо от земного величия, царствование Александра III имело особенный характер, который я не могу назвать иным словом, как словом: священный. Невольно, воспоминая о нем, я переношусь мыслями к царствованию первого царя романовского рода – царя Михаила Федоровича.
Он был избранником Русского народа, призвавшего Бога на помощь в трудную минуту, и, следовательно, он был избранником Божьего вдохновения. Император Александр III был тоже явным избранником Божиим.
Он родился вторым сыном своего родителя Императора Александра II и до 20-летнего возраста готовился быть помощником своего старшего брата – Цесаревича Николая Александровича. Вся воспитательная энергия была сосредоточена над этим старшим братом; благодаря тому особенно заботливому воспитанию, для которого даровитая натура Цесаревича Николая Александровича была благодатной почвой, после 20 лет он представлял собой для всех, подходивших к нему, можно сказать, идеально подготовленного наследника престола. В 21 год он объявлен женихом принцессы Датской Дагмар. Но в 22 года он тихо умирал на берегу Средиземного моря, последним помыслом поручая свою невесту своему возлюбленному брату и преемнику его земных прав, его земной роли.
Эти слова: возлюбленный брат – не фраза: в них заключен был смысл того, что я сейчас сказал, назвав Александра III избранником Божиим. Над его судьбой поразительно сбылось давнишнее изречение человека: человек предполагает, Бог располагает. Знав близко обоих братьев, теперь, когда прошло с 1861 года почти полвека, я понял смысл этого драматического события – кончины идеально подготовленного воспитанием наследника Николая Александровича на рассвете его весны и замены его братом, воспитанным, так сказать, обыкновенным путем, бледневшим перед своим старшим братом. Я сказал про его старшего брата, что он был идеально воспитан. Да, но в то же время про это воспитание можно было сказать, что Цесаревич Николай Александрович был не только взлелеян этим воспитанием, но избалован им, в том смысле, что эта доведенная, так сказать, до совершенства, благодаря попечителю его гр. Сергею Григорьевичу Строганову, воспитательная школа неизбежно ослабляла энергию самовоспитания и почти всю деятельность его даровитого ума сосредоточивала над работой мысли для задачи разбираться в массе воспринимавшихся им знаний и разнообразных политических взглядов. С другой стороны, натура его была мягкая, впечатлительная, отчасти нерешительная, отчасти недоверчивая к себе и недоверчивая к другим, и при всех обаятельных его чарах умственных чувствовалось порой, что он недостаточно хозяин своего богато одаренного и богато воспитанного «я».
В роковой день 1 марта 1881 года, то есть спустя 15 лет после кончины Цесаревича Николая Александровича, я живо его воскресил в своей памяти, я понял, припоминая все подробности его прекрасной личности, что Бог его отозвал от предстоящей ему судьбы, потому что, хотя он был подготовлен к престолу, он не мог быть, по своей натуре и по главным чертам своей личности, готовым принять царское наследство после 1 марта. Он был для этой трудной задачи слишком избалован воспитанием в условиях нормальных и спокойных, он был слишком недоверчив к себе и недостаточно хозяином своего духовного «я».
Но он успел, в то же время, прожить настолько, чтобы годы расцвета его весны, его умственного развития всецело посвятить своему возлюбленному брату Александру Александровичу... Когда не стало Цесаревича Николая Александровича, я понял, что пока его с такой заботой готовили к престолу, как бы по вдохновению от Бога, он сам не себя готовил к престолу, а своего возлюбленного брата, приобщая его постоянно к своему духовному миру. И то, что для будущности великого князя Александра Александровича не давало ему обыкновенное воспитание, то восполняла рядом лет дружба его подготовлявшегося к престолу старшего брата. А в то же время я понял, что это обыкновенное воспитание простого великого князя, так сказать, не тиранизируя его избытком воспитательных забот, давало больший простор ему, чем его брату, для самовоспитания, то есть для приобретения большего доверия к себе в смысле самопомощи. И если к этому прибавим, что по счастливому выбору императора Александра I главное воспитательное влияние на второго его сына в годы юности и первой молодости имел такой чудной и чистой русской души человек, каким был граф Борис Алексеевич Перовский, то становится понятным, почему все это вместе получило символическое значение подготовления Божьим промыслом своего избранника на русский престол помимо человеческих предложений.
Но когда свершилась драма 12 апреля 1865 года в Ницце, и новый наследник престола по возращении из Ниццы сидел со мной на Елагинском острове в тихий летний вечер на берегу Невы и сказал мне: «Я одно только понимаю, что я ничего не понимаю», – он высказал то, что мы все думали под влиянием свершившегося события, поразившего не столько неожиданностью, ибо кончина Цесаревича длилась долго, сколько тем, что оно было непонятно, как удар воли судеб.
Но потом, когда понемногу стала утихать скорбь в душе нового наследника престола, дума о непонятном тоже стала замирать в его уме, и мне пришлось уже быть свидетелем того святого смирения и той беспредельной веры в Бога, с которыми он принял посланный ему Богом жребий, встав, так сказать, во весь свой рост и собрав все свои духовные силы в одну непобедимую энергию, непобедимую именно вследствие веры в Бога, и отдал всю свою духовную личность на задачу самовоспитания для ожидающего его дела.
И основами этого самовоспитания явились воспитание, им полученное от почившего возлюбленного брата, и то самовоспитание, которым он восполнял свое обыкновенное воспитание. И с той минуты жизнь будущего государя сделалась действительно самовоспитанием, даже более того – подвигом самовоспитания, ибо с той минуты Цесаревич Александр Александрович отказался от всего того, что называется удовольствиями жизни, и всю свою жизнь отдал сближению с Россией, своей службе в войсках и семье. Этот подвиг самовоспитания длился 16 лет. В течение этих 16 лет он значительную часть своего дня и своей умственной работы отдал слушанию людей. Он искал людей, чтобы призывать их к себе, их слушать, признавая это слушание людей всех сфер самым лучшим средством узнавать Россию. И он умел слушать, как умел, слушая, учиться... Этим путем он узнавал народные нужды, новые мысли, изобретения ума, заслуживающие внимания, и всякий честный труженик, нуждавшийся в одобрении и в помощи для своего труда, находил их в Аничковом дворце. Одно не имело никогда доступа в его жилище – это пустосветская болтовня, сплетни, интриги, клевета и, разумеется, лесть. Малейшее ее проявление – и всегда светлое и приветливое лицо будущего государя омрачалось, брови сдвигались, и видевшие эту перемену в лице Цесаревича понимали, что приговор над льстецом был произнесен его правдолюбивой душой.
Но лесть и дух сплетен, доходивший до лжи и клеветы, изгнанные из Аничкова дворца, искали себе доступ в тайниках Зимнего дворца, подкрадываясь под маской лицемерной преданности с намеками на какую-то политическую оппозицию, будто бы скрывавшуюся в отношениях Цесаревича к людям, которых он призывал для бесед по интересовавшим его вопросам. В известных куртизанских кружках слова «Аничков дворец» звучали как синоним какого-то особого политического лагеря, по сплетням одних – реакционного, по словам других – оппозиционного, и хотя император Александр II слишком любил своего сына и слишком твердо верил в него, чтобы подчиняться влиянию подкрадывавшихся замыслов клеветы, но все же клевета оставляла а lа lоnguе (надолго) известную горечь в уме Государя в виде оттенков беспокойства, которые, в свою очередь, огорчали честнейшую и всегда открытую душу Цесаревича.
На самом же деле не только не было ничего похожего в Аничковом дворце на оппозиционный лагерь, но нельзя было не благоговеть перед тем огромным и в то же время тончайшим тактом, который Цесаревич во всем, со всеми и везде проявлял, – и в отношениях к своим собеседникам, и к своим приближенным, – в обсуждении каких бы то ни было политических вопросов. Этот же такт строго соблюдали все близкие Цесаревичу лица, никогда не позволявшие себе ни в присутствии Цесаревича, ни вне стен Аничкова дворца каких бы то ни было проявлений оппозиции в суждениях о государевой политике. К счастью, пришла минута, когда одна из пущенных в Аничков дворец стрел побудила Государя заговорить со своим сыном с той сердечной откровенностью, которая и в Цесаревиче вызвала объяснения столь же откровенные, и когда Государь услыхал в словах огорченного сына негодование его души от гнусных попыток людей вооружить отца против сына, тогда лицо Государя просветлело, и, обняв своего сына, он прекратил разговор на эту тему, и с этой минуты ясная погода навсегда установилась между государем и его наследником. Благодаря этой ясной погоде Государь стал обращаться к своему сыну как к советнику по важным государственным вопросам и не принимал никаких решений по серьезным вопросам, не посоветовавшись с сыном.
Эта роль советника своего отца и Государя была последней подготовительной школой Цесаревича...
И в ужасный день 1 марта новый русский Государь под страшным ударом, поразившим его и Россию снова, как в 1865 году, но в минуту еще более тяжелую, не только не упал духом, но, собрав все силы своей верующей в Бога и в Россию души, встал во весь свой рост и дал Богу, своему народу и себе обет: счастье и силу своего народа основать на водворении порядка, а водворение порядка основать на власти сильной и честной.
А как свято сдержал великий духом Император Александр свой обет, ясно видно из моих строго правдивых воспоминаний.