Заметки на полях современности

Храмы-памятники и их государственная «охрана»
В последнее время т.н. «музейная общественность» в купе с прочими «борцами с мракобесием» активно истерит по поводу «передачи Церкви объектов исторического наследия и шедевров искусства». Оказывается, государство вообще и музеи в частности на протяжении многих лет бережно сохраняли памятники старины, а теперь «попы позарились на готовенькое».
Интеллектуал глубокомысленно напоминает, что и до революции, де, многие храмы были не в собственности Церкви, а принадлежали государственным ведомствам. Искусствовед придушенно вещает: погубят церковники шедевры искусства: не умеют ни хранить, ни реставрировать. Среднестатистический обыватель поддакивает: чего, дескать, «народное добро» разбазаривать?
Каждый раз, когда сталкиваюсь с такого рода заявлениями, поражаюсь их наглости, подлости и лицемерию.

После революции большевики организовали тотальное разграбление церковного имущества: от чтимых икон до храмовых зданий. Советское и постсоветское «музейное сообщество», по сути, просто-напросто укрыватели краденного – и никакие ученые степени и звания этой ситуации не меняют.
По каким-то чудесным причинам пока храмы находились в ведении «невежественных попов», они странным образом поддерживались в ухоженном состоянии, а в результате «государственной охраны» в огромном большинстве превратились в руины. Поскольку каждый год доводится немало путешествовать по стране, могу ответственно заявить, что такая картина практически везде. Немало и заколоченных «государственных» храмов, на которых подремонтированы купола, чтобы туристам «глаз не резало». Верно и обратное: как только храм возвращают церкви – тут же начинаются ремонтно-восстановительные работы.
Действительно, в Царской России были храмы, находившиеся в ведении министерств, но использовались-то они по назначению: в них шли Богослужения. «Подведомственность» заключалась лишь в том, какой орган нес расходы на содержание церкви. Почему-то никому не приходила в голову «светлая мысль», что в храме можно устроить музей, трансформаторную будку или общественный туалет.
Особенно «просвещенную публику» возмущает то, что представители Церкви, говоря о ремонте храмов, настаивают на участии государства. «Почему это на это должны тратиться бюджетные средства, т.е. деньги налогоплательщиков (мои, кровно заработанные)?», - бушует обыватель. Не припоминаю что-то, чтобы эти самые налогоплательщики возмущались тем, что на их средства храмы взрывались или «переоборудовались под хозяйственные нужды».
Любой мало-мальски порядочный человек должен был бы вообще-то признать, что было бы честно вернуть ограбленному его имущество. Более того, элементарная справедливость требует, чтобы нынешняя власть, которая является правопреемницей большевицкой (ведь преступления совершались на государственном уровне и от имени государства), возвращала хозяину собственность в том виде, в котором та отбиралась.
И только потом, отремонтировав и отреставрировав храмы и вернув их законному владельцу, – государство и «музейное сообщество» имели бы право требовать от хозяина их поддержания в должном состоянии. Но никак не наоборот.

О самоорганизации
Постоянно сталкиваешься с примерами неспособности современных русских к самоорганизации для совместного отстаивания общих интересов, решения общих проблем и т.д. – начиная от неспособности навести порядок на лестничной клетке, и заканчивая оккупацией рынков туземной диаспорой.
Можете обвинять меня в «зоологическом антикоммунизме» и «огульном очернении прошлого», но и за это мы должны сказать «спасибо» советской власти – в первую очередь ленинского и сталинского периода.
Исторически русские были, с одной стороны, очень инициативными, а с другой – весьма «коллективистскими» (соборными) людьми. В условиях сурового северного климата, неустойчивой урожайности, регулярных набегов врагов, периодических моровых поветрий, шедших с Востока, деревянного (а следовательно легкогорючего) домостроения, без способности к самоорганизации и взаимопомощи на местном, общинном уровне просто нельзя было выжить.
Община – крестьянская и христианская – выполняла массу социальных функций – от отпора лихим людям и обработки земли до присмотра за сиротами и помощи друг другу в строительстве жилья. Решала она и внутриобщинные конфликты и споры.
Конечно, правосудие и расправа по воле «опчества», часто, особенно в экстренных ситуациях, не желавшего ждать суда княжеского или боярского, были несовершенны. Постепенно, по мере усложнения и общества, и государственного механизма, значительная часть полномочий в этой сфере уходила в госорганы. Но, по свидетельству этнографов, вплоть до конца XIX – начала ХХ в., крестьянство предпочитало большую часть своих проблем решать самостоятельно, без участия властей, к ведению которых относились только самые серьезные правонарушения (убийства, разбой и т.п.).
Вплоть до революции крестьянские сходы продолжали решать вопросы строительства, попечения сирот, борьбы с неурожаями, болезнями, падежом скота и т.д. Интересно, что подобные принципы часто наблюдались и у работного люда в городах. Среди рабочих были распространены общества взаимопомощи, быстро сформировались мощные профсоюзы, которые, к сожалению, легко поддались влиянию политических экстремистов, но были очень эффективны в отстаивании реальных интересов наемных работников. Известно немало прецедентов, когда начинали общезаводские забастовки начинались из-за неправильного расчета зарплаты или несправедливого увольнения всего одного работника. Можно сейчас представить что-либо подобное?
Тотальное вышибание как малейшей инициативы со стороны людей, так и минимальных попыток самоорганизации, началось в «благословенные» послереволюционные времена и достигло апогея в «счастливые годы» первых пятилеток. Любая неофициальная форма объединения граждан каралась самым жестоким образом. Поощрявшиеся властями стукачество и доносительство вынуждали людей минимизировать общение и отказываться от общего решения проблем. Государство вторглось в самые мелкие детали жизни и быта, не позволяя людям ни один вопрос решать самостоятельно.
Больше того, официальные «коллективные», «общественные» структуры – начиная с колхозов и заканчивая профсоюзами и «добровольными обществами» были настолько лживы, конъюнктурны и зависимы от властей, что и на уровне общественного восприятия общественная деятельность презиралась, а слово «общественник» стало чуть ли не ругательством.
Понятно, что после почти 100 лет навязывания таких отношений (очевидно, что и ныне власть имущие большевицкие последыши ни мало не заинтересованы в самоорганизации русских людей), удивляться тому, что жители подъезда без посторонней помощи не способны организовать уборку своей лестничной клетки, а фермеры не могут получить место на городской рынке без воли кавказско-среднеазиатских гостей, не приходится.

Очередной «мутант»
В РФ, в рамках «борьбы семейные ценности», изобрели новый «праздник» – День семьи, любви и верности. И даже «привязали» его к празднованию памяти свв. князя Петра и кн. Февронии. Казалось бы, инициативу можно только приветствовать. Но...
На практике же получается полная «мутантная» дичь. Регионы чуть ли не соревнуются, кто больше «обрачует» пар (других форм «празднования» советоиды, разумеется, придумать не могли). И происходит это 8 июля – в день, который всегда выпадает на Петров пост и церковное таинство венчания, соответственно, не совершается.
В общем, как ни «скрещивай» православные традиции с постсоветским внерелигиозным миропониманием, ничего, кроме нелепых мутаций не выходит.

Лукавый «Поп»
Посмотрел недавно кинофильм В.Хотиненко «Поп». Главная тема для размышлений, после увиденного: что хуже – откровенное вранье или лукавая полуправда?
С одной стороны, известно, что обыватель «изучает» историю по кино. Так что, вроде, и неплохо, что вместо «классического» советского образа «предателей Родины», Псковская миссия на экранах предстает, в общем, тем, чем она и была, – миссией. С другой, – в фильме масса натянутостей, мелких и крупных передергиваний, фальши, которые искажают исторические реалии. Выявить их, убедительно доказать, что это неправда, гораздо сложнее, чем явную ложь советских агиток.
Не буду подробно и тщательно перечислять фактические «проколы» кинокартины – это уже не раз сделано до меня, и с легкостью отметается доводом, что кино, де, не документальное, поэтому мелкие погрешности неизбежны. Проблема в том, что искажаются не только «детали», но и дух времени, который, на мой взгляд, историческое кино, пусть и художественное, должно отражать.
Лукавство сквозит во всем. Начинается это с картин счастливой и беззаботной мирной советской жизни до войны. Причем эта идиллия распространяется и на описание жизни самого попа. В порядке справки напомню, что до войны (на 1939 г., до захвата большевиками Прибалтики, Западной Польши и Украины, Карельского перешейка и Бассарабии) на всей территории СССР оставались открытыми около 100 приходов, которые решено было ликвидировать в рамках очередной пятилетки (к концу 1943 г.). После захвата вышеозначенных территорий, активные «поповские чистки» начались и там. Далека была жизнь духовенства от изображенной пасторали.
Тут начинается вторая большая ложь фильма. Для огромного большинства подъяремных русских людей советская власть совсем не была «своей», как нас пытаются убедить авторы фильма. Дескать, хоть и не самая лучшая, но «своя». Власть была чужой, воевать за нее не хотели – в этом главная причина массовой сдачи в плен советских бойцов в начале войны. Ситуация стала меняться после проявлений зверств немцев, которые начались после неудач зимы 1941-1942 гг., и усиливались по мере отступления. Но даже после этого отступавших немцев сопровождал огромный вал русских людей, бежавших от «освобождения».
Позиция духовенства в изложенной интерпретации истории выглядит, мягко говоря, неприглядно: оставаясь, де, врагами немцев, оно пользовались расположением оккупантов для своих целей, постоянно держа «фигу в кармане» и являясь на самом деле сторонниками советов. Сопровождается это глупейшей фразеологией. Сейчас, дескать, немцы сделают передышку, а потом «опять (? – М.К.) начнут кресты вдоль дорог ставить» (? – М.К.). Или: «Большевиков обманывали (? – М.К.); неужто с колбасниками не справимся?». Характерно, что и то, и другое верно с точностью до наоборот. Это именно «свои» большевики дали МП «передышку» и именно они регулярно обманывали руководство Церкви.
Все это, в купе с множеством дополнительных деталей (лубочные партизаны с полицаями и пр.) делается только для продвижения одной мысли: контакты с немцами имели либо законченные негодяи и «предатели Родины», либо люди, имевшие «фигу в кармане» и готовые «пожертвовать своим реноме» ради дела, которое считали важнее своей репутации; ни один порядочный человек против «своей» власти выступить не мог; все порядочные так или иначе боролись с оккупантами; ну и т.д., и т.п.
Авторы ни мало не дали себе труда разобраться в реалиях того времени (видимо, и не ставилась задача понять, почему впервые за всю историю России интервентов встречали хлебом-солью, миллионами сдавались в плен, не желая воевать за свою страну, вступали добровольцами во вражескую армию, бежали вслед за оккупантами от «освободителей» и т.д.), и слепили лукавый полуправдивый «лубок» вполне в духе вездесущего ныне неосоветского патриотизма. И разоблачить эту полуложь гораздо сложнее, чем грубую кривду большевицкой пропаганды.
И в заключение еще одна небольшая группа фактов (о немецких «врагах» Церкви и ее советских «друзьях»): За годы оккупации Православная Церковь на занятой немцами территории СССР была восстановлена. Всего за три года было восстановлено более 40% от дореволюционного количества церквей. Существуют разные цифры открытых на оккупированной территории СССР православных храмов. Как правило, говорят о 7547 храмах, ссылаясь на отчет Совета по делам РПЦ о состоянии РПЦ на 1 января 1948 г. Но к тому времени «освободителями» было уже закрыто не менее 850 храмов в РСФСР, 600 – на Украине, 300 – в Белоруссии и 100 – в Восточной Молдавии. Таким образом, общее количество открытых немцами храмов равнялось как минимум 9400. Кроме того, было воссоздано около 60 монастырей – 45 на Украине, 6 – в Белоруссии и 8-9 – в РСФСР (данные крупнейшего современного исследователя вопроса Михаила Шкаровского).
Отмечу, что как раз в 1948 г. началась новая волна гонений на Церковь, сопровождавшаяся очередным закрытием храмов и репрессиями против духовенства.

Смертная казнь: разумно и безумно
Вот, что говорит на кресте разбойник благоразумный: «Мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли» (Лк, 23,41). Он признает справедливость жестокого воздаяния, его покаяние действенно выражается в смиренной готовности понести тяжкое наказание. Он не просит отменить заслуженную казнь, он просит распятого Христа о милости в жизни вечной: «Помяни меня, Господи, когда приидешь во Царствие Твое» (Лк. 23,42).
Безумный же разбойник, наоборот, вопреки справедливости воздаяния за совершенные преступления, требует милосердия именно сейчас, в земной жизни: «Если ты Христос, спаси Себя и нас» (Лк. 23.39), и при этом злословит Господа за отказ это исполнить.
Здесь мы явно видим образ разумного и безумного человеческого отношения к наказанию смертной казнью за совершенные тяжкие преступления.
Теперь о Божественной справедливости. Господь не отменил заслуженной казни не только для безумного разбойника, который роптал и злословил, и не хотел принимать воздаяния; но Он не отменил ее и для благоразумного, раскаявшегося разбойника. Справедливость человеческая должна была совершиться. Слово Божие ясно нам говорит, что разница в участи разбойников – лишь в посмертном воздаянии. Благоразумному разбойнику, смиренно принявшему наказание за свои дела, сказано Господом: «Ныне же будешь со Мною в раю» (Лк. 23,43).

Русская интеллигенция: слепые вожди слепых
Прочел воспоминания Сергея Фуделя (1900-1977) – сына известного дореволюционного священника Иосифа Фуделя (ум. 1918 г.), исповедника, трижды за веру сидевшего в советских концлагерях (1922-1925, 1933-1936, 1946-1951 гг.). Мемуары у него довольно хаотичные и путанные, хотя и весьма интересные.
Наиболее ценным в них, помимо описания духа времени, биографических сведений о различных личностях и т.п., мне показалось отражение мировоззрения дореволюционной интеллигенции религиозного направления (т.н. «русский религиозный ренессанс») – как в виде воспоминаний об исторических персонажах, так и как отражение собственного мнения С.Фуделя.
Примечательно, что, несмотря на отсидки в советских лагерях, ставших, по сути, прямым следствием подрывной деятельности интеллигенции против Русского государства, он ни на йоту не изменил своему интеллигентскому кредо. Казалось бы, личный опыт должен был бы заставить сделать какие-то выводы, пересмотреть ошибочные воззрения, но – ничуть не бывало.
Приводит это и к какой-то странной ментальной раздвоенности. С.Фудель регулярно поминает некое абстрактное «филаретовское духовенство» (по имени Св. Филарета Московского) – косное, необразованное, ленивое, «мирно дремлющее» в храмах Первопрестольной в то время как деятели «религиозного ренессанса» пытаются, несмотря на всяческие препоны властей «возродить духовность». При этом ни один представитель «филаретовщины» по имени так и не назван. Напротив, какой священник не помянется в мемуарах – хоть в дореволюционный, хоть в послерпеволюционный период – в лагерях и ссылках – все сплошь оказываются людьми скромно и спокойно выполняющими свой долг на своем месте – хоть уча народ, хоть умирая в большевицких тюрьмах.
При этом С.Фудель не жалеет ярких красок и похвал для живописания персонажей интеллигентского «религиозного ренессанса» - В.Соловьева, о. Булгакова, Н.Бердяева, С.Дурылина и даже Л.Толстого. При этом его не смущают даже те факты, которые он сам приводит: что В.Соловьев уклонялся в католицизм, что о. Булгаков издавал писания «пророчицы» Анны Шмидт (усматривая в учении В.Соловьева о Божественной Софии – развитом затем о. Булгаковым – сходство с собственными видениями, она считала себя «земной ипостасью» Софии, а В.Соловьева – «Христом во плоти», призванным дать миру «Третий Завет»), что С.Дурылин отвергся священства и т.д.
С.Фудель отзывается об этом предельно смиренно. Например: «Булгаков мог впоследствии перейти какую-то меру богословствования о Софии и допустить ошибки, как пишут те, которым доставляет удовольствие производить над ним суд. Не будем участвовать в этом». При этом, однако, он ничуть не смущается «производить суд» над «филаретовским духовенством», которое вместо того, чтобы бегать по заседаниям религиозно-философских обществ, скромно исполняло свой долг на приходах. Конечно, куда этим невеждам до столпов «нового богословия».
Не менее характерно отношение С.Фуделя к царской власти, проявляемое даже после того, как «социальный эксперимент», произведенный над Россией, со всей ясностью показал, что до революции только Государь, правительство и часть «охранительных» организаций действовали на пользу духовного возрождения и экономического развития России. Хотя бы post factum надо бы признавать, что деятели «религиозного ренессанса» совершили непоправимую ошибку: вместо того, чтобы поддержать власть, подвергаемую, несмотря на титанический труд на благо страны, обструкции, они присоединились к хору бездарных, недееспособных, крикливых разрушителей Русской государственности, окопавшихся во «всероссийской говорильне», партиях разного пошиба, земствах и прочих «органах народного представительства».
Но нет, С.Фудель упорно твердит о «разложении режима», «импотенции власти», «темных силах» в лице Распутина и тому подобной чепухе. Вспоминает, как представители «религиозного ренессанса» радовались убийству (sic!) Распутина, и мечтали о той же участи для Царицы. Русская интеллигенция с поразительной легкостью перенесла СВОЕ разложение на власть, в строгом соответствии с русской поговоркой «переложила с больной головы на здоровую».
Единственной «иллюстрацией» непонимания властями задач «духовного возрождения» у С.Фуделя является перевод его отца – священника Иосифа Фуделя – с тюремного прихода в Бутырках настоятелем Николо-Плотницкой церкви на Арбате. Сделано это было в ходе революционной смуты 1905-1907 гг., когда о. Иосиф Фудель демонстративно отказался вести с «политическими» арестантами духовно-нравственные беседы на тему неприемлемости бунта. Он заявил, что «не находит возможным насиловать совесть» бомбистов и революционеров-убийц обличением их деятельности. Это, де, выходит за рамки его духовной деятельности (учение Церкви о царской власти о.Фудель, видимо, необходимым к проповеди не считал; любопытно, что пример в этом отношении Свв. Филарета Московского, Иоанна Кронштадтского, Оптинских старцев и пр., каковых Фудели готовы были признать носителями христианства, довлеющего влияния для них не имел).
С.Фудель, немало пострадавший от того, что такие, как его отец, не хотели «насиловать совесть» «политических», всецело поддерживает демарш отца, и считает его перевод с тюремного прихода произволом. Удивительно, но вымышленный интеллигентский мирок для него оказывается реальнее практики жизни. Для подавляющей части русской интеллигенции, даже в лице лучших ее представителей – религиозных, чистосердечных, принципиальных – заученная в детстве «догма» борьбы с «темным царством несвободы» наряду с убежденностью в своем долге «учить и наставлять» оказалась важнее правды жизни.
В этом отношении совершенно фееричен другой представитель «русского религиозного ренессанса», на сей раз выходец из РСДРП – Георгий Федотов. В одной из своих статей, писанных уже в эмиграции (к сожалению, не помню какой именно, поэтому не привожу дословную цитату, а просто передаю смысл), он, от имени интеллигенции прямо признавал, что они звали страну идти совсем не туда, куда надо. Казалось бы, из этого следует, что правы были те, с кем интеллигенция изо всех сил боролась – царь, правительство, «охранители». Ничуть не бывало. Все перечисленные обвиняются доведении страны до революции (sic!). И далее делает совершенно потрясающий вывод: теперь, после пережитых страданий, ТОЛЬКО МЫ (интеллигенция) знаем, куда надо вести страну. Ни раскаяния, ни готовности признать правоту оппонентов; нет, только уверенность в собственной непогрешимости и знании того, что нужно России.