Русскій духъ, соборность и коллективизмъ

Русскій человѣкъ въ силу особенностей историческаго развитія нашей націи не особо склоненъ къ излишнему индивидуализму. Да, уходъ въ лѣсъ, отшельничество, анахоретство — всё это входитъ въ русскій характеръ, что мы видимъ во множествѣ русскихъ святыхъ отшельниковъ и пустынниковъ, но такая оторванность отъ міра всё равно была исключеніемъ изъ правилъ. Живя вдали отъ него, русскій человѣкъ всё такъ же привязывался къ нему. Мы индивидуалисты и въ то же время уповаемъ на нѣчто большее, чѣмъ просто индивидъ. Не только на Божественное, но и на земное.

Какъ вѣрно подмѣчалъ Василій Осиповичъ Ключевскій, русскій народъ строилъ себя, свой край, свою Русь усилиіями коллективными. Но этотъ коллективъ былъ общиною, міромъ, приходомъ. На крайній случай, ватагой — ушкуйники, какъ и варяги до нихъ, тоже строили, созидали міръ вокругъ себя. Индивидуальное начало проявлялось въ вождяхъ нашего народа, въ его князьяхъ и государяхъ, но и тѣ въ дѣлахъ своихъ полагались на совѣтъ ближнихъ. Церковь наша по самой природѣ своей тоже не опирается на отдѣльныя лица: помимо митрополитовъ и патріарховъ у насъ всегда были соборы клириковъ. Всё это, однако, не мѣшало развитію у насъ сильнаго монархическаго, единовластнаго, міровоззрѣнія. Самодержавіе, автократія, была наверху, а внизу — община. И они другъ друга дополняли, не противорѣча. Это мы видимъ на всёмъ протяженіи русской исторіи. Наиболѣе успѣшными для государства какъ механизма были именно времена единовластія наверху, проникновеніе же на верхніе ярусы многовластія, поліархіи, олигархіи, приводило къ хаосу и раздраю. А вотъ на нижнихъ ярусахъ наиболѣе стабильной и процвѣтающей жизнь была тогда, когда самоуправленіе на низахъ было развито особо сильно, въ противовѣсъ жёсткой регламентаціи и запретамъ на вольности и самоорганизацію населенія. Сочетаніе сильной руки и народнаго самоуправленія кажется парадоксальнымъ, но оно было частью нашего историческаго пути, что говоритъ объ особости нашей исторіи, о ея геніальности, вѣдь какъ говорилъ поэтъ, «геній – парадоксовъ другъ».

Русская самоорганизація, русская общинность не была, при этомъ, свидѣтельствомъ коллективизма русскаго сознанія, какъ разъ за разомъ любили и любятъ говорить сторонники соціалистическихъ экспериментовъ (не важно, націоналъ- или интернаціоналъ-). Коллективизмъ приводитъ къ растворенію индивида въ коллективѣ, къ его исчезновенію, къ сліянію индивидовъ въ массѣ. Русская общинность, русская соборность была всегда феноменомъ духовнаго плана, она не приводила къ растворенію индивидуальнаго, но давала ему духовныя силы для послѣдующаго развитія, полезнаго и ему, и самой общинѣ. Коллективизмъ уравниваетъ членовъ коллектива между собой, дѣлаетъ изъ нихъ сѣрую массу, отсѣкая тѣхъ, кто можетъ подняться надъ нею. И важно помнить, что проще всего выровнять людей по нижней планкѣ, отбивая у нихъ желаніе подниматься надъ нею. Въ русской общинѣ подобнаго не было: занятые одною цѣлію люди стремились подняться не для того, чтобы вырваться, но для того, чтобы за счётъ своихъ успѣховъ принести пользу другимъ. Коллективъ же такого не любитъ: изъ-за каждаго стаханова приходилось работать больше, но не ради себя, а ради выполненія нормативовъ, повышаемыхъ для всѣхъ послѣ каждаго новаго выскочки.

Индивидуальное въ русскомъ человѣкѣ проступаетъ ярко. Это и его подлинная вѣра, и его творческія достиженія, и даже самъ русскій бунтъ. Но оно привязано всегда къ соборному началу, и почти никогда не привязана къ коллективистскому. Русскій человѣкъ по своей природѣ не былъ народомъ массы, въ томъ числѣ и изъ-за того, что сама исторія его была такова, что сами массы не правили въ Россіи тѣ балы, которыя давно уже были въ западной части Большой Европы, частью которой мы, на горѣ евразійцевъ, коммунистовъ и прочихъ «скиѳовъ», являемся и всегда являлись. Но и мы столкнулись съ массовымъ обществомъ, съ его вліяніемъ, въ ХХ в., который, на самомъ дѣлѣ, является однимъ изъ наиболѣе трагическихъ періодовъ нашей тысячелѣтней исторіи.

Нестоящій на мѣстѣ прогрессъ, это движеніе вперёдъ съ лёгкими гнилостными нотками регресса, приводитъ къ тому, что мы всё чаще и чаще сталкиваемся съ проявленіями массоваго общества. «Освобожденіе» народовъ отъ «оковъ» и передача широкимъ народнымъ массамъ власти и полномочій приводило и приводитъ только къ хаосу и къ крови. Любое подобное «освобожденіе» было катастрофой, изъ-за чего сразу же вспоминается протестъ Кьеркегора противъ прогрессивныхъ революцій 1848 г., остановленныхъ русскими солдатами на венгерскихъ просторахъ: «En saadan verdenshistorisk Katastrophe, der rangerer saaledes op, at end ikke Oldtidens Opløsning var saa storartet», или, если перевести, «это была катастрофа всемірной исторіи, болѣе чудовищная, нежели распадъ античной цивилизаціи». И будущее показало, что такъ оно и вышло. Массовое общество растворяетъ индивида въ себѣ, уравниваетъ людей, но по низшимъ, порой даже пошлымъ мѣркамъ — посмотрите на современный Западъ, гдѣ нормой становятся откровенно животные позывы, въ то время какъ былые критеріи цивилизованности (включая вѣру и слѣдованіе христіанскимъ канонамъ) объявляются фактически внѣ закона. То, чего русское общинное сознаніе допустить просто не могло: вспоминаемъ, какъ русскіе крестьяне во время устраиваемыхъ соціалистами погромовъ церквей – въ дореволюціонные годы – творили самосудъ за оскверненіе святынь; теперь же даже мобилизовать людей для защиты храма отъ простого поруганія становится тяжело, а въ Европѣ и того больше – пастыри вѣщаютъ съ трибунъ откровенно антихристіанскія вещи, противорѣчащіе Писанію, а приходы молчатъ и поддакиваютъ (хочется вѣрить, что лишь по причинѣ того, что оспаривать подобную повѣстку нынѣ становится противозаконнымъ, а не по причинѣ согласія прихожанъ съ нею). Въ Россіи, въ общинной Россіи, такое невозможно. Русская соборность слишкомъ связана съ сакральнымъ, чтобы терпѣть такое.

Но коллективистскія тенденціи есть и у насъ. Заложены они были въ годы революціи и пѣствовались въ насъ и черезъ совѣтскую пропаганду, и черезъ массовое образованіе въ томъ видѣ, которое сложилось въ совѣтской и постсовѣтской школѣ. И это нужно исправлять, пока не стало поздно. Но рецептъ сего, скорѣе, нужно разсматривать особо и въ сторонѣ отъ настоящаго разсужденія.

Массовый человѣкъ, по замѣчанію Хосе Ортеги-и-Гассета, не знаетъ морали, что прекрасно согласуется съ коллективизмомъ, который уравниваетъ людей по низшимъ показателямъ, понимая недостижимость всѣми показателей высшихъ. Потому-то коллективизмъ и соборность, для которой духовное является первоочереднымъ, являются противостоящими концептами, несмотря на нѣкоторую схожесть, гиперболизируемую отдѣльными мыслителями. Да, община также не любила выскочекъ и маргиналовъ, но она и не мѣшала прояленіямъ инаковости въ допустимыхъ предѣлахъ. Коллективъ же заточенъ подъ строгую формальность, подъ стремленіе къ организованной толпѣ въ одинковыхъ одеждахъ и съ одинковыми причёсками. Соборность мѣритъ міръ въ категоріяхъ добра и зла, масса же въ категоріяхъ неотличимости. Для соборности характерна апелляція къ морали и нравственности, масса же, по замѣчанію Густава Лебона, является безравственной и аморальной сама по себѣ («ilestbienévidentquelesfoulessonttropimpulsivesettropmobilespourêtresusceptiblesdemoralité»). И русскій народъ держится именно за соборническія оріентиры. Практика показываетъ, что коллективизмъ массоваго общества, наиболѣе ярко выраженный въ либеральномъ и соціалистическомъ республиканизмѣ (что, на мой взглядъ, одно и то же), не находитъ въ русскомъ обществѣ широкой поддержки, что постоянно приводитъ его идеологовъ къ высказываніямъ о томъ, что у насъ де народъ не тотъ, неправильный. Народъ тотъ, это они, идеологи, не тѣ, это они не съ тѣмъ народомъ. Они хотятъ черезъ привитіе коллективизма превратить народъ въ стадо, навязывая граду и міру собственную заурядность и вульгарность, упрощая всё до минимума.

Русская же культура всегда была цвѣтущей, сложной, въ ней не было (ну или почти не было) мѣста вульгарному. Русскій духъ таковымъ её сотворилъ, наполнилъ её высокими смыслами и идеями съ самого начала русской исторіи. Неспроста же первыми и наиболѣе значимыми памятниками древней русской философіи были русскія иконы. Въ тѣ же годы, когда Маккіавелли писалъ своего IlPrincipe, обвиняемаго въ восхваленіи аморальности, русскіе мыслители писали иконы. Русскія общины строили храмы и монастыри, создавали чёрныя сотни — не антисемитскія орды изъ лѣвой пропаганды, а отряды самообороны и органы самоуправленія. Русскія общины питали – во всѣхъ смыслахъ – русскую высокую культуру, сохраняя и передавая духовное наслѣдіе потомкамъ. Коллективъ хорошо создаётъ единообразное и матеріальное, но соборничество прекрасно въ созданіи духовнаго. И этого отъ русской исторіи не отнять.