ОБ УДЕРЖАНИИ И СИМФОНИИ

На самом же деле симфония Царства и Церкви понималась Церковью достаточно широко и глубоко. Эта симфония распространялась в Византии и России не только на область церковного управления, но и на все остальные области церковно-государственной жизни. Вера Церкви была верой Империи, догматические вопросы заслоняли в народном сознании политические и имели государственное значение; каноническое право Церкви имело силу государственного законодательства; православный календарь и церковное благочестие определяли порядок и ритм жизни православного Царства. Сердцем Империи, по словам Юстиниана, был Константинопольский храм св. Софии.

Симфоничность в церковном управлении только начиналась на уровне Царя и Патриарха, а продолжалась на уровне епископа и епарха (также получавшего церковное благословение на свое служение) и завершалась на уровне приходского попа и его ктитора. При такой глубокой и всесторонней воцерковленности жизни православного Царства, симфоничности всех уровней церковно-государственной пирамиды, нарушения симфонии на самом верхнем уровне были, хотя и досадны, но не особенно опасны. Главным все-таки оставалось служение "Удерживающего", которое выполнял православный Царь в симфонии со всей Церковью, а не только лично с Патриархом. Решающим являлось личное самосознание Царя и основанная на нем деятельность.

Так, Юстиниан всецело осознавал себя христианским Государем и всю жизнь стремился к тому, чтобы весь мiр стал христианским. Симфония с Патриархом была желательной как удобное средство для этого, но не являлась самоцелью. Во времена самого Юстиниана в Империю входило пять Патриархатов, в том числе и Римский, и не со всеми лично Патриархами складывались у Императора "симфонические" отношения (как, например, с папой Вигилием, не желавшим принимать решения V Вселенского Собора). Но симфония со всей Церковью была, и доказательством этого служат и V Вселенский Собор, собранный усилиями Юстиниана и принявший представленные им догматические определения против ересей; и множество святых, просиявших в его царствование и относившихся к нему вполне "симфонически" (например, преп. Савва Освященный); и общий расцвет христианской культуры.

Не следует забывать, что и самый институт патриаршества сложился уже после того, как Промыслом Божиим возникло вокруг Церкви православное Царство. Патриархи появились после Царей (в середине V века), полтора столетия спустя после Константина. Константинопольские Патриархи являлись именно первыми епископами при Царе. В отличие от них, римские Папы отвергли православных Царей как "Удерживающих" и этим открыли путь ко всемiрному отступлению.

Процесс апостасии, постепенный, но необратимый, растянутый в веках, начался отпадением Рима от Вселенской Церкви. Но собственно церковному отрыву предшествовало отвержение Папами православного Императора Византии, коронование ими альтернативных франкских императоров, начиная с Карла Великого (коронованного папой Львом III в 800 г.). Созданию римской "антицеркви", направленной главным образом против Церкви Православной, предшествовало создание "антиимперии" для борьбы с ограждающей Православную Церковь Империей Византийской.

И в других православных странах (Русь и Болгария) Господь сначала воздвигал православных Государей и потом уже на огражденном ими месте насаждал Свою Церковь. Патриаршество появляется на Руси поздно, когда после падения Византии к Москве переходит значение Третьего Рима, а к Московскому Царю - значение "Удерживающего", ранее принадлежавшее византийскому Императору. Московское патриаршество возникает по почину Царя и при Царе для лучшего обеспечения этого служения.

То, что сохранение формального патриаршества в отсутствие Царя-"Удерживающего" может быть бессмысленным, видно уже из истории восточных Церквей в период турецкого ига. Константинопольский Патриарх был сохранен врагами христианства - магометанами в качестве "ответственного" за всех христиан турецкой империи, или "первого епископа при султане". Централизованное патриаршее управление позволяло гонителям Церкви держать под контролем всю церковную жизнь и постоянно ее душить. В XX веке еще меньше пользы принесло такое патриаршество Русской Церкви, а также Церквам балканских стран. Сразу же взятое под контроль антихристианской властью, оно в их руках стало использоваться для разложения Церкви изнутри.

5. Удержание или соборность?

Возвращаясь к истории Русской Церкви XX века, мы видим, как большинство иерархов и церковной общественности, отравленное ядом различных либеральных учений, совершенно не понимало значения Царя как "Удерживающего". Вся энергия этих людей была направлена на борьбу за «отделение Церкви от государства», за «восстановление соборности и патриаршества», а то и прямо на борьбу против самодержавия. Бездумно повторялся лозунг итальянского масона Кавура: «Свободная Церковь в свободном государстве». Как в Италии этот лозунг использовался масонами против Римской церкви, так и в России он немало послужил разрушению вокруг Церкви внешней ограды и преданию ее на расхищен ие врагам.

Недооценивали значение "Удерживающего" и те иерархи, которые, будучи свободны от крайностей либерализма, держались за идеи славянофилов. Источник заблуждений славянофилов лежал в области догматики и состоял в том, что они, не преодолев до конца влияния "просвещения" XVIII века и особенно идей Руссо, не понимали греховного повреждения человека, верили в добро падшего естества, видели зло в основном во внешней среде. Отсюда их идеализация простонародья и сельской общины как единственной хранительницы веры и устоев народной жизни. Преувеличивая природную стойкость народа в борьбе, славянофилы соответственно приуменьшали значение охранительных учреждений и прежде всего Царской власти.

С этой идеализацией натурального падшего человека у славянофилов соединялось и нечувствие настоящего исторического момента, невидение близкой апокалипсической перспективы. Весь пафос славянофильства в "соборности", в "земстве", в "народном характере монархии", а не в ее служении "Удерживающего". Византия, в которой не было ни Земских Соборов, ни земского самоуправления, вызывала у них лишь раздражение и использовалась ими для оттенения свободной "славянской стихии". Русский Царь для славянофилов прежде всего "народный царь", а не Царь Третьего Рима. По свидетельству Константина Леонтьева, еще сам Государь Николай Павлович заметил, что из-под русского кафтана славянофилов торчат панталоны самой пошлой европейской демократии и либерализма (К. Леонтьев, «Славянофильство теории и славянофильство жизни»).

В справедливой критике славянофилами петровских реформ акцент был также сделан на разрушении уклада народной жизни, на отмене соборности и патриаршества. Главное же зло "петровщины" было не в этом, а в перемене государственного идеала: вместо Святой Руси как последнего оплота православной веры - Великая Россия, стремящаяся исключительно к земному могуществу и преуспеянию.

Но служение "Удерживающего", хотя и подорванное, русская царская власть сохранила и после Петра - и это надо подчеркнуть. Сохранила потому, что ни народ, ни Церковь от самого идеала православного Царства не отказывались и, как отмечал даже В. Ключевский, продолжали считать законом то, что соответствовало этому идеалу, а не петровские указы. Поэтому и в период вдовства царского Престола из-за отсутствия законного Царя-Помазанника во времена "бабьего царства" (XVIII в.), значение царской власти как "Удерживающего" не было целиком утрачено. Даже немец русской службы Миних с удивлением отмечал, что «Россия - единственное государство, которое непосредственно управляется Богом». В силу этого оказалось возможным, хотя и с немалым трудом, восстановить к концу XVIII в. законного Царя-Помазанника с православным самосознанием в лице Императора Павла Петровича и его потомства.

Некоторые противопоставляли взглядам славянофилов взгляды "официальных охранителей": Шишкова, Аракчеева, Победоносцева, Каткова и, находя ошибки у последних, делали вывод о справедливости первых. Но, думается, эта дилемма ложна. И Шишков и Победоносцев не были "назначены" выразителями церковной истины в последней инстанции, но были поставлены «государевыми служилыми людьми» и своей верной службой православному Царю принесли Российскому государству больше пользы, чем славянофилы своей общественно-литературной деятельностью.

Co взглядами же славянофилов стоит сопоставить взгляды святых Русской Церкви того времени: свтт. Филарета Московского, Игнатия (Брянчанинова), Феофана Затворника, св. прав. Иоанна Кронштадтского. Все они очень хорошо знали греховное повреждение человека вообще и своего народа в частности, трезво оценивали состояние самой Церкви, из наблюдаемой картины отступления чувствовали приближение конца и ясно прозирали близкую апокалипсическую катастрофу.

Свт. Игнатий, ровесник первых славянофилов, писал в 1840-х годах: «Наше духовенство чрезвычайно легко поддается любым ложным мнениям не только неправославных, но даже неверующих философов и мистиков. Духовная школа, особенно академия, а также духовные журналы совершенно поражены лжеучениями Запада. Белое духовенство в огромном большинстве сдерживается в лицемерном православии только боязнью народа, еще держащегося за веру предков. У нас осталась только кое-какая внешность от Православия, но это мертвое тело без жизни. Россия находится накануне взрыва безбожного либерализма» (цит. по: Г. Флоровский. «Пути русского богословия», Париж, 1937).

Позже он писал: «Здание Церкви, колеблемое давно, может поколебаться внезапно и сильно. Некому остановить падение. Сосуды Духа иссякли окончательно. Страшно подумать, кому вверено настоятельство над душами». Ему вторит свт. Феофан: «Того и гляди, вера наша совсем испарится - епископы и попы всюду спят. Через поколение, много через два, иссякнет наше Православие».

Посему эти свв. Отцы, признавая главным не внешние реформы, а аскетическое возрождение человека, не увлекались планами восстановления соборности, а предпочитали охранительные учреждения, как более соответствующие наличному состоянию Церкви. Свт. Игнатий особо подчеркивал, что только духоносные мужи могут принести Церкви пользу, а реформы людей самообольщенных, пропитанных лжеучениями, принесут ей смертельный вред.

(Это наставление чрезвычайно важно и для нашего времени. Если даже под ограждением Царского скипетра нечто доброе в Церкви могли сделать только люди Духа, то тем более ныне, когда враждебный Христу мiр проникает в Церковь свободно, возвратить утраченную силу Церкви могут только духоносные вожди. В условиях православного Царства Церкви можно какое-то время не иметь пророков и харизматиков вроде Василия или Златоуста, сама внешняя ограда помогает Церкви расти и держаться. Но в безгосударное время даже искренняя верность догматам и канонам, церковное управление по всем правилам - сами собою решительно недостаточны. Даже в таком благоприятном случае Церковь обречена на постепенное таяние, более или менее быстрое.)