Главная

ЗА ЧЕРТОПОЛОХОМ

Автор: 
Краснов П. Н.
Ссылка: 
http://monarhist.info/node/309
  
   -- Прошу, господа, -- распахивая широко дверь из сеней в большую горницу, сказал Федор Семенович, -- с гордостью могу сказать: все свое, не покупное.
   Большой белый простой стол, накрытый чистыми холстами, вышитыми по краям пестрым узором, был заставлен дымившимися паром блюдами. В лице стола, за красно-медной кастрюлей, дымящейся свежей ухой, растянулся на железном черном противне чуть не дышащий, тонкими пузырями запекшейся корки покрытый и сухарями усыпанный сочный пирог, нарезанный с края большими ломтями. Видны были белые пушистые края и начинка. Пирог был наполовину с капустой, наполовину с белыми грибами. За ним, желто-коричневый, лоснящийся в своей прожаренной кожице, обложенный кашей, стоял поросенок с воткнутой в него большой вилкой. Дальше, окруженное венками из пестрых георгин и нежных лохматых шток-роз, стояло блюдо с румяными яблоками, золотистыми длинными грушами и темными, сизым налетом покрытыми, сливами, за фруктами стояла индейка, зажаренная в своем соку, белели вареные цыплята в просе, и все заканчивалось большой толстой ватрушкой с крупными изюминами, выложенными так, что выходило: "Добро пожаловать".
   Во главе стола, против дверей, стояла полная женщина с головой, покрытой шелковой ярко-желтой кичкой, с румяным лицом, с которого приветливо смотрели большие карие глаза, пухлым, чуть вздернутым носом и медовой улыбкой, раздвинувшей алые губы и обнаружившей чистые белые зубы.
   -- Супруга наша, -- сказал Шагин, -- Елена Кондратьевна.
   Елена Кондратьевна поклонилась в пояс и сказала:
   -- Не обессудьте, гости дорогие, чем Бог послал. Изготовили с Грунюшкой, как умели.
   На ее белой полной шее и груди трепетало монисто из янтаря, цветного стекла и золотых монет.
   Для чествования иноземных гостей были приглашены соседи -- учитель Прохватилов, стройный высокий человек, коротко, по-солдатски, остриженный и с выправкой хорошего пехотного ефрейтора, и местный священник, осанистый батюшка лет сорока, с черными густыми волосами. Мальчик Сеня уже был здесь, все так же одетый, в белой рубашечке и свежих липовых лаптях, пахнущий полем, цветами, овцами и парным коровьим молоком. В горнице было от большого стола тесновато. Окна были растворены настежь, и желтеющие березки гляделись в них. За ними видны были огороды и бесконечная ширь полей, буграми, с пологими скатами, уходящими вдаль. По буграм вилась дорога, и кудрявые яблони и раскидистые, с длинными темными листьями, вишни росли по сторонам ее, аллеей уходя в синюю даль. Ширью, покоем и тишиной, ядреным теплом солнечного осеннего дня веяло от природы. Разместились по скамьям против приборов, обернулись к золотому киоту, у которого теплилась лампадка перед иконой благословляющего Христа, и примолкли.
   Священник прочитал предобеденную молитву и благословил стол.
   -- Спаси Христос, -- со вздохом сказал хозяин.
   -- Господи благослови, -- перекрестясь сказал дед и уселся в голове стола.
   Женщины и Сеня не садились. Учитель сел рядом с Кореневым, по другую сторону его сидел Клейст, дальше Эльза, мисс Креггс, Курцов и Бакланов. Против Коренева был Дятлов, и оставлено пустое место для Аграфены Федоровны.
   Елена Кондратьевна с большим красным лаковым подносом с видом Москвы, нарисованным блестящими прозрачными красками, стала обносить гостей. На подносе стояли хрустальные графинчики и рюмки. За ней шла Аграфена Федоровна с подносом, уставленным множеством маленьких тарелочек с закусками. Тут были и белые грибы в сметане, и соленые мутно-зеленые грузди, и рыжие рыжики, и снетки, жаренные в масле и хрустящие, как сухари, и птичья печенка, и малороссийская колбаса, ворчащая на сковородке, и зеленые огурчики нежинские, и лук зеленый, и луковицы луковые, и икра черная паюсная, и золотая икра сиговая, и вареные ершики, распластанные спинками без костей, и сельдь соленая, и шамая копченая.
   -- Просим милости, -- кланяясь, говорила Елена Кондратьевна, -- это простая очищенная, а то рябиновая на прошлогодней ягоде, морозом битой, настоенная, а там травничек бальзамный, душу согревающий, сливянка домодельная, кушайте на здоровье, родные!
   -- А вы по каждой, -- говорил, потряхивая красивыми кудрями хозяин, -- потому вся своя настойка, домодельная, не покупная.
   После закуски принялись за уху.
   Хорошая еда, водка, вино смородиновое и крыжовниковое, яблочный хмельной сидр развязали языки и загудели голоса по всей горнице.
   -- Как достигли вы, -- сказал Клейст, обращаясь к учителю, -- в такое короткое время такого благосостояния? Сорок лет! -- и уже полная чаша в доме крестьянина.
   -- И заметьте, -- сказал священник, -- крестьянина среднего, не богача, не купца, а простого землепашца.
   -- Разумной школой, на вере Христовой основанной, -- сказал Прохватилов.
   -- У вас школа обязательная? -- спросил Дятлов.
   -- Да, обязательная и платная, -- сказал Прохватилов и сейчас же добавил: -- Вернее сказать, была обязательной. Лет тридцать тому назад и пороли, и штрафовали, и на работы отправляли за то, что не посылали детей в школу. Теперь она обязательна только на бумаге: все сами в нее посылают детей, и сами деньги платят.
   -- Какая же у вас школа? -- спросил Клейст.
   -- Наша школа преследует воспитание русского в любви к родине, повиновении царю и вере христианской; это первая ступень -- четырехклассные училища, которые имеются в каждой деревне; обучение практически тому труду, которому посвящает себя человек, -- это средняя специальная школа, вторая ступень, не обязательно для всех; и высшая государственная школа.
   -- Мальчики и девочки, юноши и девушки у вас учатся вместе? -- спросил Дятлов.
   -- Нет. Опыт дал печальные результаты. Притом Господом Богом указано женщине особое место, и мы не идем против Господа. Науки наших женских школ, училищ и высших школ иные, чем науки, преподаваемые в мужских учебных заведениях, -- сказал священник.
   Дятлов поморщился.
   -- По "Домострою" учите? -- сказал он. Учитель заметил его гримасу, но сказал спокойно:
   -- Если хотите, -- да. Но по "Домострою" конца двадцатого века. Женщина -- мать и подруга, помощница в жизни мужчин во всем. Так и школа у нас распределена. Например, в средней сельскохозяйственной мужчина учит полеводство, лесоразведение, травосеяние, знакомится с машинами, учится чинить их, изготовлять отдельные части, практически проходит кузнечное, шорное, слесарное дело, постройку домов, а женщина изучает садоводство, огородничество, пчеловодство, сохранение семян, заготовку плодов, уход за скотом и птицей, сыроварение и т. д. -- такая пара, сочетавшись браком, и создает тот уют, ту полную чашу, которую вы видите здесь.
   -- Наша церковь, -- сказал священник, -- молит об изобилии плодов земных. Христос заповедал человеку труд.
   --А как поставлен у вас вопрос о государстве? -- спросил Дятлов. -- Неужели дети у вас не изучают политики, не ознакомлены с партийной жизнью и борьбой партий?
   -- Эх, барин, -- сказал Шагин, прислушивавшийся к их разговору, -- прости меня: типун тебе на язык. Зачем напомнил то, от чего была распря великая, от чего погибли миллионы людей и русская земля одно время в низость произошла? В нашем царстве -- одна партия: братья и сестры во Христе. Мы воспитаны в труде и смирении, и мы стараемся, сколько можем, любовь иметь в сердце своем к каждому. Посмотри на мою Грунюшку: красавица -- ей-Богу, так! -- не отцовская гордость говорит во мне, -- высшие курсы кончила в Пскове, а без гордости, с лаской стоит у печки, месит тесто, чистит коровник, курятник... А партия?.. Батюшка нам много такого про партии рассказал, что и вспоминать срамно. Нет у нас никаких партий. Самое слово-то только разве еще старики помнят.
   -- Этот вопрос, -- сказал священник, -- я думаю вам хорошо разъяснит здешний сельский начальник Стольников. У него отец помнит всю историю кровавого мартовского бунта 1917 года, он был очевидцем и участником его. Он вам объяснит, почему все партии полетели кувырком и в России заниматься политикой так же неприлично, как заниматься воровством, спекуляцией или содержать банк или игорный дом.
   -- Это очень интересно, -- сказал Клейст.
   -- А вот не дам вам больше, -- смеясь, говорила Грунюшка, отодвигая бутылку с вином от раскрасневшегося и ставшего шумным Бакланова. -- Довольно с вас. А то озорничать станете. Нехорошо будет.
   -- К-расавица! Аграфена Федоровна! У! Матушка родная! Да поймите вы меня: родину увидал, -- и вы -- моя родина. Пойдемте к нам, на Тихий Дон... -- бормотал Бакланов, и вдруг, как бы встрепенувшись, спросил: -- А что у нас на Дону?
   -- Было ужасно, -- сказал дед Шагин. -- Казаки живьем, головой в землю закапывали крестьян, которых поселила к ним Советская власть. Луганская и Царицынская губернии увидели ужасы необычайные, ну а потом, когда появился царь, подтвердил все прежние грамоты на землю, -- успокоились казаки. Теперь там в сто раз богаче, чем у нас. А тихо... Ну верно, что Тихий Дон.
   -- Ну налейте, раскрасавица моя, еще одну маленькую рюмашечку... За Тихий Дон с вами выпьем... А поехали бы вы со мной к нам, на славный Тихий Дон?.. Эх, и слова-то здесь идут мне на ум все русские, все складные, кажется, песню бы запел и о-го-ro, как запел бы ее! -- говорил Бакланов.
   -- А вот пойдем, Григорий Николаевич, на посиделки -- там и песни послушаем, там и песни споем, -- сказала Грунюшка.
   Вдруг загремели все скамьями и табуретами. Со стаканом пенного вина поднялся старый дед. Елена Кондратьевна и Аграфена Федоровна поспешно разносили гостям стаканы.
   -- Сеня, -- сказал Федор Семенович, -- соедини провода.
   Сеня спустил плотную войлочную занавесь на окне против икон. Какие-то фарфоровые и медные кнопки показались на ней, и сеть красных и синих проволок уходила под потолок.
   -- Готово, батюшка, -- сказал мальчик, нажимая на кнопку.
   И сейчас же войлок как бы набух, напитался светом и стал казаться прозрачной золотистой далью, глухой шум где-то стучащего мотора раздался на минуту и стих.
   -- Во здравие, -- торжественно, дрожащим от волнения голосом провозгласил старый Шагин, -- державного хозяина земли русской, государя императора Михаила Всеволодовича!
   На занавеси, постепенно выдвигаясь из глубины, сначала мутное, потом все яснее и яснее, появилось, как живое, лицо. Большие серо-голубые глаза смотрели с неизъяснимой добротой. Чуть моргали веки, опушенные длинными ресницами. Чистое красивое лицо, обрамленное бородой, было полно благородства. На плечах была порфира, из-под которой проглядывал темно-зеленый мундирный кафтан.
   Все слышнее и отчетливее становились звуки величественного русского народного гимна, исполняемого громадным оркестром и хором.