ПРАВОСЛАВИЕ, САМОДЕРЖАВИЕ, НАРОДНОСТЬ

Но к этому надо заметить, что проповедь между богатыми вести гораздо труднее, чем между бедными, и задача эта менее благодарна и более рискованна. Бедный, в крайнем случае, только глух к проповеди истины, а богатый, всегда почти надмевающийся богатством, ответит проповеднику не только затыканием ушей и невниманием. Особенно острым является в деле имущественного неравенства вопрос о пользовании землей. Конечно, все вышеизложенное относится и к поземельному делу, но в этом деле есть особый фактор усложнения — это несомненное «естественное право» на землю «каждого земнородного». Нельзя не признавать за человеком, без его спроса поставленного в земную обстановку, возможности работать на земле, — ставить между ним и землей преграды. Но это право, если постараться его осуществить в пределах известной ограниченной области, прямо не осуществимо иначе, как если бы ежегодно переделять землю, да и это возможно только в воображении, если, конечно, проводить эти положения неукоснительно в подробностях. Всякое же его применение только приблизительно уничтожает самое основание, или опять возникает вопрос, какая приблизительность терпима, какая нет, и в конце концов станет ясно, что если теперешнее неравномерное отношение к земле, но восполняющее свой основной недостаток некими побочными, для обойденных, выгодами, — заменить мнимо правильным применением принципа, но в сущности тоже несовершенным и к тому же уничтожающим все побочные выгоды от заработков, технических запросов и т. д., то получится обратное ожидаемому. Но все эти возражения не изменят основного положения: к земле доступ должен быть открыт всем, но путем не внезапно-насильственного передела уже занятых земель (хотя, конечно, вполне желательно усиленное же содействие к уничтожению латифундий), а путем заселения пустых земель, которых на свете еще весьма достаточно. Конечно, этого разные страны могут достигать не одинаковыми путями. Одни могут и должны заселять свои пустыри, другие колонизировать пустые земли в чужих странах, и, конечно, на начале воспособления пропорционально уступке права на подручную землю в пользу первозахватчиков. Пока это понятие нигде не усвоено самыми культурными народами и, наоборот, чем страна внешне культурнее, чем она богаче, тем меньше в ней желают способствовать утверждению такого естественного понятия о законности прав на землю, главным образом потому, что так называемая внешняя культурность есть вместе с тем поклонение золотому тельцу, а это тесно связано в наше время с образованием и поддержанием пролетариата, как дающего капиталу рабов-рабочих, при других порядках могущих от него ускользнуть. Если бы большая часть, ныне изводимых государствами средств была употребляема на колонизацию, то, наверное, людям бы во всем мире жилось лучше. Но не следует ли опасаться скорого иссякания земельного мирового фонда? Человечество, де, все умножается, а земля не умножается. Это возражение очень слабое. Чем дольше допускается существование мира, тем менее можно признать это возражение основательным. Если даже при 7000-летней жизни [по Библии] человечеству не удалось заселить всю землю, то, конечно, предполагая жизнь бесконечно более долгой, опасность заселения в мгновение ока становится все фантастичнее. Не будь в видах Промысла [Божия] уравнивать среднее количество обитателей земного шара (точно также как Промысел полагает предел размножения животных), то, вероятно, уже давно на земле стоять было бы негде. Мы же видим из истории, что центры населенности движутся с места на место. Ныне густо заселенные земли были некогда пустынны, а некогда заселенные обратились в пустыни. Расы очень плодовитые в одной стране, теряют плодовитость в других странах;[38] болезни, войны, катаклизмы умеряют размножаемость, а без этого будущность всего рода человеческого должна бы представляться в ужасающем виде. Оставляя общую мировую нормировку [нормирование количества представителей] человечества на всеблагую волю Промысла, до сих пор явно ее строго блюдущего, можно смело сказать, что на обязанности человеческих обществ, в лице старших поколений, завладевших подручными землями, лежит обязанность пристраивать новые поколения на новые земли (конечно, наблюдая, чтобы и на старых местах не было бы неравномерности сверхнеизбежной) и этим путем разрешать все более и более обостряющуюся поземельную ненормальность, которая как все «земное несовершенство» неустранимо радикально, при искаженности самого человека, но оно должно быть осознано «как таковое» и умеряемо всеми возможными средствами, доступными людям. Хотя, конечно, вовсе не одним поземельным распорядком определяется благосостояние, а оно, конечно, составляет цель земного благоустроения, но ничто так наглядно не представляет ложность всего земного строя, как неравномерное распределение землепользования.

Личная, абсолютная земельная собственность по существу своему нелюбима истинно православной душой: и как таковой — русской душой, оттого она так крепко льнет к общинному строю, который, — правильно понятый, есть ничто иное, как более или менее совершенная попытка совместить устойчивое пользование землей, даже наследственное,[39] с отрицанием ее закрепощения в абсолютную собственность.

Когда экономисты выводят различные доводы против общины, то все они почерпнуты из фактов, взятых из состояния той искалеченной общины, которая осталась в России после ее сорокалетнего терзания, но даже экономические доводы утратили бы всю свою силу, если бы принять во внимание не формы искаженного общинного строя, а его органическую схему, бывшую в силе до 1861 года. Вопрос об отношении к земле не только экономический. Он имеет в себе глубоко этическую основу, поэтому так называемые славянофилы придавали ей именно такое значение. Они могли, конечно, и ошибаться в этом своем понимании, но оно показывает, однако, что есть тесная связь в этом вопросе, как и во всех вопросах, как будто бы самых отдаленных от вопросов веры и истекающей из нее этики, с основной народной верой и этикой, с душой народной. Если допустить, что народу присуще чувство христианского братства, то естественно, что он будет стараться вносить его и в весь свой житейский обиход. Н. П. Семенов говорит, что русская община на деле разрешила задачу самого равномерного, приспособленного к житейским потребностям, распределения земли (конечно, община не искаженная).[40] А в основе этой задачи лежит, конечно, «нравственный вопрос». Если допустить (с большими оговорками), что общинное владение было некогда у всех народов и даже у нехристиан, то, во-первых, никто не будет отрицать и у не возрожденного христианством человека прирожденных этических запросов, а, во-вторых, здесь важно не то, что в младенчестве у всех народов были общие черты (опять с оговорками и относительно тождества), а то, что одни народы сохранили эту черту или черты и в зрелом возрасте, а другие ее утратили. В развитии отдельных лиц мы видим, что не все равномерно с годами сохраняют младенческие черты, что некоторые сохраняют такие черты, которые желательно было бы видеть утраченными. Желательность сохранения детской и юношеской непосредственности в вере закреплена евангельскими словами: «Если не будете как дети — не можете войти в Царствие Небесное».[41] Блаженны народы, сохранившие «младенческую веру» в желательность и возможность уравнения в пользовании земными благами, которое, в сущности, возможно только при умалении до крайних пределов начала личной собственности на то, что «дано природой », а не создано непосредственно трудом людей. Здесь очень уместно остановить внимание на том обстоятельстве, что в понятиях православного человека ни один житейский акт не изъят от начала нравственного, хотя бы в минимальной степени (конечно, волевые акты). В то время, когда даже христиане, не утратившие православную основу, учат, что познание высшей правды независимо от нравственного уровня познающего (папская непогрешимость), русский народ чутьем христианства истинного утверждает, что всякое малейшее несовершенство в деле вовсе не этического свойства, причастно этическому началу. Отсюда слово «погрешность, огрех» и т. п., не переводимые на языки тех народов, которые не имеют этого представления. Действительно, недосмотр, невнимание, небрежность свойственны только греховной природе, и их вышеназванные проявления именно поэтому причастны греху. Они не только ошибки, а — погрешности, грехи. Неправильное распределение земли — есть погрешность и исправление ее есть нравственная обязанность.

* * *

Установив таким образом отношения православного к внешнему строю общества и его материальным основам, необходимо определить и его отношения к тому неизбежному житейскому явлению, которое между каждым отдельным человеком и миром в широком смысле ставит посредственную среду, к семье, которую никто и никогда обойти не мог. Всякий человек явно или прикровенно находится под влиянием своего семейного строя, и исключение может быть разве только для подкидышей, но и те непременно принимают на себя семейную окраску, попадая в семьи, их принявшие, или в искусственную семейность приютов для сирот. Хотя семья могла бы быть поставлена на первый план в программе, избранной для определения православного мировоззрения, но мы ей даем несколько иное место потому, что семья не есть только первая ячейка общественно-государственного строя, но, пожалуй, еще в большей степени такая же [ячейка] культурной жизни человечества вообще. Она разрешается в гораздо более широких проявлениях, чем одно общественно-государственное домостроительство, потому что через нее мы восходим и к области духовного строя общества, завершающегося в науке, искусстве и вере, с ее, конечно, лишь внешними проявлениями. Семья основана на начале, которое только в своей чисто внешней оболочке служит основанием для государственного строя: это первая и естественная группировка людей, которая, объединенная (как группировка внешняя) дает сумму групп — государственное общество. Но основа семьи не есть только утилитарный коллективизм, наоборот, ее главная основа и источник чисто душевные — душевное сближение; и оно, с одной стороны, во сколько облекается в материальную форму, дает и материальные результаты бытового союза, а затем и союза общегосударственного, с другой же, во сколько «духовное основание» семейного союза есть момент преобладающий, во столько это начало служит основой для умственной и нравственной культуры и служит для создания на нем того, что несравненно выше и сильнее государства — духа народа, который, если народ дозрел в своем развитии — непреходящ, хотя бы его государственная оболочка распалась вдребезги.[42]