ОСНОВЫ НЕОГРАНИЧЕННОЙ МОНАРХИИ

То же сказалось и в музыке, и в художестве, и в изящных искусствах, и в моде, и в правилах жизни. Гостиная перешла в лакейскую. Явилась толпа, подавляя своими деньгами и своею численностью, и ее вкус стал руководить жизнью. Вместо того, чтобы помещик-дворянин поднял до своего уровня нарождающуюся вновь из недр народов интеллигенцию, создавшаяся мещанско-буржуазная среда, сильная деньгами и своею численностью, перетянула к себе помещика-дворянина, и он волей-неволей должен был начать жить жизнью этой среды, подчиниться ее требованиям. Создалось общественное мнение толпы, которое все нивелировало, принизило все духовные требования, и жизнь сделалась серою и скучною. Дворянское гнездо было разорено, и русский интеллигент — носитель лучших идеалов всего прогрессивного исторического пути русской жизни, подорванный и экономически, и нравственно, стоит теперь с понуренной головой пред своими разрушенными идеалами и своими разбитыми надеждами...

Один шкурный вопрос в разных фазах его проявления стал руководить жизнью. Достижение личных полезных целей, достижение материальных удобств, богатства, роскоши и, для украшения той же жизни, знаков отличия, власти и сопряженного с ними людского почета, вот культ нового времени, кумир, которому молятся, которому поклоняются, к которому стремятся. Само собою разумеется, что, имея такую цель жизни, употребляемые при этом средства доходят до совершенного забвения интересов ближнего, и только кодекс наказаний служит границей в выборе этих средств. Всякие стремления к идеалам духовной жизни, всякое вдохновение и вообще всякое отвлечение от сферы реального и полезного в матерьяльном смысле — возбуждает презрительную улыбку даже на устах 17-летней девушки, которая также, с своей стороны, уже в этом возрасте достаточно напитана матерьялистическими вожделениями. Такова уже атмосфера, которою мы дышим, в которой мы все живем. Таково стало положение русского дворянина помещика, таково положение русской интеллигенции.

С другой стороны в это время, там, в глубине России, растут и вырастают новые «свободные» граждане. К глубочайшему прискорбию необходимо признать, что положение и этих «свободных» граждан стало тяжелое, что жизнь русской деревни полна безначалия и безвластия, нравственной распущенности и экономического разорения. Когда-то, под давлением деспотически властвовавшей доктрины внешнего либерализма, нельзя было говорить о том, что жизнь свободного крестьянина стала несравненно хуже жизни «крепостной».

Нельзя было этого говорить, иначе вас записывали в крепостники и забрызгивали грязью. Благодаря такому деспотизму жизнь деревни была предоставлена сама себе, и все отрицательные стороны невежественного народа совершенно свободно получили полное свое развитие. He место здесь рисовать картину разрушения жизни семьи крестьянина, тем более, что я об этом достаточно подробно говорю в своих «письмах из деревни», но факт сам по себе несомненен, и его признают теперь не только лучшие люди России, но и сами крестьяне, старики, убеленные сединою, которые с грустью и слезами покачивают головой и говорят: «а прежде много лучше жилось нашему брату».

Таким образом пред нашими глазами совершается знаменательный и с первого взгляда даже невероятный тот факт, что «освобождение крестьян» — эта по самой своей задаче одна из величайших реформ жизни ХІХ-го столетия — привело к разрушению жизни и помещика, и крестьянина и нравственному, и материальному. Боже упаси понять все эти соображения в том смысле, что не нужно было освобождения крестьян. Нет, оно было нужно. Необходимо принести благодарственную молитву к Престолу Всевышнего за то, что Он ниспослал эту гениальную мысль великому нашему преобразователю ИМПЕРАТОРУ АЛЕКСАНДРУ II-му. Но самое выполнение этой гениальной мысли ИМПЕРАТОРА отличалось таким ужасным легкомыслием, что свобода привела к рабству, что помещик остался без определенной и дисциплинированной силы в хозяйстве, а крестьянин, живший все время не своим умом, a умом помещика, вдруг был предоставлен сам себе. Пользу от этого извлекли с одной стороны капиталисты, так как с выкупной операцией увеличилась задолженность государства, а с другой стороны хищники, слетавшие и слетающие теперь на разоренные «дворянские гнезда и на крестьянские пепелища». Об этом приходится упоминать только потому, чтобы пояснить, что не все то свобода, что является под флагом свободы, и что каждая реформа, проводимая в жизнь, должна в основе своей иметь ясное и определенное убеждение в том, что она ведет к нравственному прогрессу. Вопрос, который, собственно говоря, никогда и не затрагивается при реформировании жизни, а между тем в нем-то и сила, так как все остальное есть только следствие его.

Возьмемте, например, еще реформу городского и земского самоуправления. В чем она заключается? He есть ли это простая дань идее самоуправления, взятой нами из чужой страны и перенесенной на родную почву?

Между тем мы передали в руки этих «выбранных» чуть ли не 2/3 налогов и доверили им не только городское и уездное благоустройство, но и дело народного образования. Кому же это мы вверили? В газете «Новое Время» читаем:

«Недавно в одной из юго-западных губерний издан был любопытный циркуляр против безграмотности в делопроизводстве городских, купеческих, мещанских и ремесленных самоуправлений. Грамотность водворяется, конечно, не циркулярами, а школами; но циркуляр, чрезвычайно сочувственно принятый и перепечатанный многими провинциальными газетами в разных губерниях, указал на бесспорный факт из провинциальной жизни, весьма не новый, но именно по этой причине и особо печальный, что он продолжает существовать во всем своем откровенном безобразии. Свежий пример такой «общественной» безграмотности представляют записки двух самарских обывателей, имеющих честь состоять гласными местной думы, напечатанные в самарских газетах с соблюдением подлинного правописания. Исполняя требования нового Городового положения, двое самарских гласных так оповестили о невозможности для них прибыть в думское заседание 19-го сентября: «Вдуму явица на собранье быть не могу посемеиному обязательством. И. П.». «Посимеиным об стоятельствы НоСеводнишним Собрании быть нимогу. П.». В Самаре 78 тысяч жителей, а в гласные самарской думы выбираются, как видим, люди, у которых грамотность обратно пропорциональна имущественному цензу. Удивляйтесь после того, что Самара

отстает по части забот о народном образовании, городском и санитарном благоустройстве и пр. Какие требования можно предъявить к людям с подобным образовательным цензом, попавшим по недоразумению в отцы одного из крупнейших поволжских городов?»

Так вот кому, следовательно, мы вверили заботу о благоустройстве, здоровье, образовании и правосудии: — «посемеиному обязательством» и «посимеиным об стоятельствы»! И это теперь, а каковы же были экземпляры самоуправителей лет 30 тому назад? Причину подобного анормального явления — появления на общественной арене безграмотности и невежества — необходимо искать не в том, что в России нет образованных людей для замещения общественных должностей, а гораздо глубже. Под флагом либерализма, самоуправления и чуть-чуть не конституциализма, в России, в городском и земском самоуправлении прочное гнездышко свило хищничество. Поэтому люди образованные, более или менее интеллигентные, для заправил городов и земств представляют собою элемент совершенно неподходящий — им нужен свой человек, который за известное вознаграждение был бы всегда послушным орудием. В самый разгар конституционных вожделений, в самой столице, в Петербурге, подкуп шел совершенно открыто, например в деле конно-железной дороги. И все это замалчивалось, что бы не пошатнуть идею либерализма.

Конечно, в наших самоуправлениях встречались и проблески хорошего. В том же Петербурге дело городского школьного образования было поведено прекрасно. Но этим мы обязаны совершенной случайности. Городская школа попала в руки редактора-издателя «Вестника Европы» г. Стасюлевича, человека, быть может, несколько прямолинейного и тенденциозного в своем мышлении, но бесспорно умного, честного, глубоко образованного и искренно преданного идее народного образования. Конечно, большую роль в развитии городской школы Петербурга играло и то обстоятельство, что сама по себе школа по своему существу не представляла того «общественного пирога», около которого обыкновенно слетается стая воронов. Во всяком случае в этом факте идея самоуправления решительно не при чем, и городские школы могли бы попасть в руки г. Стасюлевича или ему подобного и без городского самоуправления. В общей же деятельности, пo всей России, наши самоуправители оказались ниже всякой критики и, не подняв ни одного вверенного им дела, произвели громаднейшие долги. Наблюдая, например, внешнее благоустройство Петербурга, мы должны признать, что всем этим благоустройством мы обязаны исключительно тому или иному градоначальнику, а дума всегда представляла собою только тормоз. В тех же городах России, где административная власть вольно или невольно бездействует, постоянно наблюдается одна мерзость запустения.

Несомненно одно, что сколько бы мы ни рассматривали освободительные реформы Императора Александра II, мы вынуждены будем признать, что свободы они не дали и не могли дать. He могли дать потому, что только единое начало, проведенное через весь строй государственной жизни, может быть результатно, а не несколько начал и тем более