Иван Солоневич
ЦАРЕУБИЙЦЫ
Над десятками миллионов большевицких
убийств каким-то страшным символическим
рекордом, непревзойденным по своей гнусности
"высшим достижением" большевизма - маячит и
будет маячить в веках убийство Государя
Императора и Его Семьи.
Здесь нельзя говорить даже о расстреле - это
казнь, а казнь предполагает суд. Людовик XVI
предстал перед каким-то - пусть и неправомочным,
но все-таки судом. Людовику были предъявлены
какие-то - не совсем уж вымышленные - обвинения в
сношениях с "иностранными интервентами" и в
попытке отстоять свой престол штыками
иностранных монархов. Николай Второй никаких
"интервенций" не предпринимал. Ни в каких
"заговорах против республики" - не
участвовал. Никаких обвинений Ему предъявлено не
было и никаким судом он судим не был. Это было
убийство - исключительное по своей жестокости и
гнусности: убийство детей на глазах отца, и
матери - на глазах детей. Это убийство лежит
тяжелым и кровавым пятном на совести русского
народа и, в особенности, на совести тех, кто в свое
время был близок к Государю. Не потому, что народ
или эти круги участвовали в убийствe, а потому,
что ничего не было предпринято для спасения
человека, который так просто, так безропотно
сложил с себя власть и вверил Свою судьбу и
судьбу Своей семьи русскому народу. Народ - не
сумел оправдать этого доверия. Народ виноват в
этом меньше, чем его верхи.
Помню: обретаясь более или менее в "низах
народа", я все предполагал, что где-то, в
ближайшем окружении Государя, есть некто
толковый и преданный, кто не допустит
дальнейшего издевательства над Государем и Его
семьей. Кто нам, "низам", в нужный момент
отдаст какой-то приказ, скажет, что нужно делать.
Никого не оказалось. Никто ничего не сказал. То
пресловутое "средостение", которое устами
"августейших салонов" - выражаясь языком
"Царского Вестника" - пускало гнуснейшие
сплетни о Царской Семье, то "средостение",
которое рукой Дмитрия Павловича бабахнуло
первую пули нашей "великой и бескровной" и
остатки которого в эти дни с похоронными минами
будут стоять на панихидах и делать вид, что
молятся за упокой души Царственного Мученика, -
это средостение вильнуло хвостом и исчезло в
политическое небытие. Царь и Его Семья были
предоставлены во власть озверелого совдепа.
Ничто для Их спасения предпринято не было. В этом
- и наша с вами, господа штабс-капитаны, вина.
О личности и о царствовании Николая Второго уже
написаны десятки томов и, вероятно, будут еще
написаны десятки тысяч. Слишком трагична - и
индивидуально и исторически - судьба этого
человека и связанная с ней судьба России. Слишком
заманчив для романиста элемент "рока",
элемент иррациональности в этой судьбе - начиная
с сабельного yдapa японского самурая, через
Ходынку, болезнь Наследника, через Распутина,
через "трусость и предательство", сплетни и
"гнуснейшие инсинуации", неудачные войны,
отречение и, наконец, до трагической гибели в
екатеринбургском подвале. Я не собираюсь писать
никаких мемуаров: покойного Государя я видел
всего два, раза в жизни - и видел Его, так сказать,
с низов. Но может быть, эти отрывочные
воспоминания представят некоторый интерес...
хотя бы для будущего романиста.
Первый раз - это было в дни Трехсотлетия Дома
Романовых на Hевском проспекте. Я был, так,
сказать, "в составе толпы", сквозь которую
-без, всякой охраны, но с большим, трудом -
пробивалась коляска Государя. Со мною рядом
стояли два моих товарища по университету: один -
левый эс-эр, другой - член польской
социалистической партии. Над Невским гремело
непрерывное "ура" - и оба моих товарища
кричали тоже "ура" во всю силу своих молодых
легких: обаяние Русского Царя перевесило
партийные программы. Я не кричал "ура" -
кажется, никогда не кричал в своей жизни. Я
всматривался в лицо Этого Человека, на плечи
которого "случайность рождения" возложила
такую страшную ответственность за судьбы
гигантской Империи. В Его жестах было что-то
ощупывающее и осторожное: как будто Он боялся -
привык уже бояться - что малейшая неосторожность
может иметь необозримые последствия для судеб
ста восьмидесяти миллионов людей... Вероятно,
было и еще что-то, - чего я тогда не
заметил: мысль о том, что из-за сплошной стены
этих восторженных лиц может протянуться рука,
вооруженная браунингом или бомбой.
Коляска протиснулась дальше. Крики толпы
передвинулись по направлению к Адмиралтейству.
Мой пэпээсовский приятель несколько конфузливо,
как бы оправдываясь перед моей невысказанной
иронией, сказал:
- А симпатичный все-таки бурш.
Почему он сказал "бурш" - я этого не знаю.
Вероятно, не знает и он сам - нужно же было что-то
сказать. Двадцать один год спустя этот товарищ -
поляк и сейчас не так чтобы очень социалист -
переслал мне, заведомому и неизлечимому
монархисту, из Польши в Гельсингфорс - почти
тотчас же после нашего побега - свою финансовую
помощь. Без этой помощи мы бы голодали, как в
концлагере... Но это к теме не относится...
Второй раз - это было в начале войны в Минске,
через который Государь проезжал, направляясь в
Ставку. Я в те времена не был совсем уже "в
низах". Издавал газету "Северо-Западная
Жизнь" и получил билет в собор, где в
присутствии Государя служилась обедня. Обедня
прошла не столь молитвенно, сколько
торжественно, и после нее Государь прикладывался
к иконам. Перед одной из них Он стал на колени - и
на подметке Его сапога я увидал крупную и
совершенно ясно заметную заплату.
Заплата - совсем не вязалась с представлением о
Русском Царе. Проходили годы, и она, оставаясь для
меня некиим символом, стала все-таки казаться
плодом моего воображения. Только в прошлой году,
в Софии, я в разговоре с о. Г. Шавельским, который
хорошо знал Царскую Семью, вопросительно
упомянул об этой заплате: была ли она возможна?
Она оказалась возможной. О. Георгий рассказал мне
несколько немного смешных и очень трогательных
анекдотов о том, например, как Наследник
донашивал платья своих старших сестер.
Эта заплата стала некиим символом - символом
большой личной скромности. И с другой стороны -
большой личной трагедии. Царская Семья жила
дружно и скромно: по терминологии тогдашних
сумасшедших огарочно-санинских времен - это
называлось мещанством. Та группа ("первая
группа" - по терминологии "Царского
Вестника"), которая уже по социальному своему
происхождению стояла выше всякого
"мещанства", пускала слухи о распутинских
оргиях в Царском Дворце - вот та самая "первая
группа", которая ныне официально простила
первой советской партии убийство Царской Семьи и
столь же официально возглавляет вторую
советскую партию. Так, как будто обе советские
партии только и были озабочены: первая - чтобы
расчистить путь этой "группе" и вторая -
чтобы привести ее к власти... Что же касается
Распутина - то его еще нужно очистить и от
великосветских сплетен и от холливудского
налета. Тогда, кроме кутежей и женолюбия, ничего
предосудительного и не останется. Но это - его
частное дело. "Первая группа" тоже не
отличалась ни трезвостью, ни целомудрием. Петр
Первый не лез в трезвенники, а Екатерина Вторая
не жила по уставам институтов благородных девиц.
Что обоим не помешало заслужить имя
"великих". Частная жизнь - Кому какое дело?
Но в данном случае "частная жизнь" была не
только вывернута наизнанку, не только заляпана
грязью, "инсинуациями самого грязного
свойства", но и в этом виде "доведена до
сознания народных масс". Можно сказать, что Ее
Величество Сплетня одолела Его Величество Царя.
Царь - заплатил своей жизнью. Россия заплатила
двадцатью годами тягчайших страданий - но
сплетня продолжает свое победное шествие. По
крайней мере - по нашему зарубежью:.. Меняются
объекты и приемы, но сама она остается вечно
девственной и юной.
В подсоветской России сплетня как-то повывелась.
Может быть, потому что не до нее. Страданиями
двадцати лет выжжена сплетня и о Царской Семье. В
сознании подсоветских масс - в особенности,
крестьянства - образ Николая Второго
сконструировался совсем не в том аспекте,
которого ожидали убийцы. Не Николай Кровавый, нe
Николай Последний, а Царь-Мученик, заплативший
жизнь за свою верность России, за верность тому
слову, которое Он дал от имени России и проданный
своим "средостением". О жизни и о гибели
Государя ходит масса слухов - в большинстве
случаев совершенно апокрифических, создаются
легенды, путей которых никто проследить не в
состоянии. И именем Государя как бы
возглавляется тот многомиллионный синодик
мучеников за землю русскую, к которому каждый
день сталинской власти вписывает новые имена.
Для монархической идеи нет оружия более
сильного, чем легенды и мученический венец.
Призрак Царя Мученика бродит по России, и он тем
более страшен для власть имущих - что его ни в
какой подвал не затащишь.
"Голос России", предположительно 1938 г.
|
