Авторы письма — еще молодые люди, как видно из одного места, около 20-летнего возраста, настроены весьма радикально, и мое отрицание революционной идеи их огорчает и приводит в негодование. Революционная идея, говорят они, “обещала людям хотя бы приблизительное равенство, хотя бы сомнительное братство и даже хотя бы призрачную свободу, но все-таки братство, равенство и свободу”. Я отрицаю эту идею. Что же вы, спрашивают авторы письма, вместо нее рекомендуете “полицейский участок как образец дисциплины, порядка и дела, желательного для всей России”?

Вы, говорят они, должны “обосновать твердо, ясно и определенно Ваши идеи и наметить идеалы дальнейшей жизни России, определить ближайшие задачи молодого поколения и указать способы осуществления их, — проще говоря, согласовать нынешний режим со свободным творчеством и искренним желанием служить родине. Мы давно устали слушать взаимные пререкания либералов и крепостников, но до сих пор еще не выслушали ничего положительного, что могло бы помочь нам двинуть вперед общими силами нашу родину, прославить ее, а не обесславить позорным угнетением личности внутри страны и жалким ползанием перед другими во внешних сношениях. Скажите же откровенное и беспристрастное слово в ответ на наше письмо. Но не забудьте одного. Отвечая нам, Вы принуждены говорить перед всей молодежью. Вспомните, что, уклонившись от ответа на это письмо, Вы покажете свою несостоятельность и докажете нам, что учить холопству легко, но трудно воспитывать граждан. Наконец, знайте, что тогда мы поставим самостоятельно и самостоятельно разрешим вопросы, волнующие нас”.

Сверх того, даже и в пределах того, что я, по моему мнению, знаю достоверно, — я в настоящей статье могу ответить лишь в общих чертах. Причина этого — сложность предмета. Сверх того, я не вижу причин повторяться, когда авторы запроса гораздо проще могут прочесть то, что уже писано мною. Я бы им предложил сначала сделать это, а затем уже ставить мне вопросы только по тем пунктам, которые им покажутся неясными или неверными. Наш разговор тогда будет более производительным. В настоящем ответе я считаю более нужным указать им путь к решению вопроса, нежели самое решение.

Они упоминают о своих “рвущихся наружу силах”. Они спрашивают; “В чем ближайшие задачи молодого поколения?”, придавая этому смысл: “Что могло бы помочь молодежи двинуть вперед родину, прославить, а не обесславить ее?” Вообще, у них чувствуется мысль, будто бы они, молодежь 20-летнего возраста, могут двинуть вперед Россию...

В какой бы степени ни жила у них эта мысль, я должен прежде всего решительно против нее возразить. В ответ на такой вопрос могу сказать одно. Вы, господа, в этом своем возрасте, с теми силами, знаниями, развитием и опытом, какие теперь имеете, — ничем вашу родину прославить не можете. Двинуть ее вперед не можете. Если у молодежи есть учители, которые гонят ее в 20 лет к гражданской деятельности, то я подобных учителей считаю либо глупцами, либо шарлатанами, либо тем и другим вместе.

Каждый возраст имеет свои права и обязанности, сообразованные с его силами и средствами. Человек зрелый подлежит упреку, если не действует как гражданин. Но если 10-летний мальчик вздумает брать на себя обязанность гражданина — мы можем только улыбнуться. Молодежь, к которой принадлежат авторы письма, уже не дети, но, однако, еще и не деятели. Их обязанность, наряду с усвоением мудрости старшего поколения, самостоятельно работать над развитием своей личности, сознательно готовиться к будущей роли граждан. Но эта роль остается все-таки для молодежи только будущим, а не есть дело ее настоящего. Ее настоящее, ее “ближайшая задача” состоит в учении, выработке себя и вообще в подготовке к будущей деятельности.

Если молодые люди желают прославить, а не обесславить нашу родину, то они должны прежде всего понять, что не могут сделать второго шага, не сделавши первого. Действие, созидание, борьба — все это требует, во-первых, знания, во-вторых, личной выработки.

Действовать не зная — это значит действовать с завязанными глазами. Тут полезное может выйти разве случайно. Ожидать же с вероятностью можно лишь того, что слепой, незнающий человек на каждом шагу будет делать ошибки и промахи, уничтожать, может быть, доброе, помогать злу. Этого-то знания, необходимого для действия, еще нет у молодежи, пока она молодежь, а когда пройдут годы учения, она уже перестает быть молодежью. До какой степени мало знания у 20-летней молодежи на каждом шагу — показывает само письмо, на которое я отвечаю. Что сказать, например, о суждениях его авторов относительно внешней политики России? Ведь эту фразу о каком-то “жалком ползании”, право, совестно читать... Не за политику, а за обличителей, которые, очевидно, даже и понятия не имеют о предмете своего обличения. Или взять хотя бы их выходки против меня, все эти фразы о “полицейском участке” как “идеале”, о “проповеди холопства”. Ну как же так судить, порицать, не зная ни статей моих, ни того, что я делаю, ни какие именно помехи на дороге у меня! Я не отношусь к авторам письма с каким-либо особенным порицанием, но почему? Только потому, что они люди очень молодые, к которым я не могу прикидывать ответственности зрелого возраста. Однако молодые люди должны понимать, что они потому же самому не могут быть деятелями. Как они будут действовать с недостатком точных сведений, не выработав еще у себя ни способности суждения, ни даже привычки сначала узнать дело, а потом уже судить? Не ясно ли, что без знаний и без выработки в себе зрелой личности мы неизбежно осуждены на ошибки в действии, будем поступать зря?.. Положим, все это по недоразумению, да легче ли от этого родине, которую мы думаем “прославить”, а вместо того разоряем и обесславливаем?

Но одного книжного, теоретического обучения еще недостаточно. Это лишь первая ступень. Далее нужна некоторая практическая подготовка, тоже, пожалуй, деятельность, только сообразованная с силами. Знания книжные становятся творческой силой только тогда, когда мы сколько-нибудь самостоятельно владеем ими. Средство же на это дают только личное наблюдение, впечатление, опыт, даваемые практикой. Они освещают нам книжное знание, делают его творческим орудием нашей деятельности. Вот этого-то необходимейшего условия творчества у молодежи особенно мало, и оно особенно трудно достается людям. Поэтому молодой человек, достаточно развитый для понимания своих сил, не позволит себе мешаться в крупную общественную деятельность. Но его задача, кроме теоретического изучения, также еще внимательно и осторожно приглядеться к жизни и людям в делах более простых и мелких, в которых, во-первых, легче осмотреться, во-вторых же, в случае ошибки, нет риска наделать серьезного зла. Такая деятельность (которую я всегда порекомендую) относится больше к выработке и подготовке самого себя и в общей сложности не изменяет моего ответа на вопрос “что делать молодежи?”.

Но, учась и вырабатывая себя, нужно, однако, знать, к чему готовиться, нужно представлять себе, как связываются наши идеалы с деятельностью в данных, предстоящих нам через несколько лет условиях. Без сомнения. В этом смысле только и законен предъявляемый мне запрос авторов письма.

Они, однако, ставят и его несколько неправильно. Они спрашивают: “Как согласовать свободное творчество с существующим режимом?” Позволю себе их попросить видоизменить вопрос.

Не о режиме должны думать авторы письма, а об основах.

Во всякой стране существенное значение имеют господствующие в ней основы ее жизни и развития. Это величина постоянная, в течение десятков и даже сотен лет остающаяся, по существу, одинаковой, хотя и развивающейся. Режим, напротив, есть величина, постоянно изменяющаяся. Я еще не старик, а на своем веку пережил уже несколько весьма различных “режимов”. Для действующего человека необходимо знать, каков режим данного момента, чтобы сообразовать с ним свою систему действий. Но для человека еще только учащегося и подготовляющегося вопрос о режиме имеет очень мало значения. Ведь сегодня режим один, а через три-четыре года может быть совсем другой. Как же готовиться к неизвестной величине? Такое загадывание в будущее не имеет смысла, тем более что режим далеко не представляет решающего значения для нашей работы. Конечно, когда действуешь, с ним нельзя не сообразовываться. Но его значение довольно ограниченно. Какие бы удобства действия ни давал мне данный режим, все же у меня останутся на руках огромные трудности, порождаемые состоянием и влиянием основ. И обратно, какие бы трудности ни ставил мне режим, он не в силах пресечь мне возможности действия, коль скоро состояние и влияние основ создают для этого почву и опору или даже делают это необходимым и неизбежным. Молодые люди легко могут это видеть на тысячах примеров, даже самой свежей современности. Итак, о режиме нам с молодежью вовсе не стоит толковать. Об этом я могу говорить с товарищами по делу, но для молодежи важно уяснить себе совсем иное: смысл, цену и способность к развитию тех основ, на почве которых придется ей через несколько лет действовать.

Этот именно вопрос я более всего стараюсь помнить в своих статьях, так как в отношении его существует много непонимания не у одной молодежи; а между тем, не уяснив его себе, нельзя даже судить правильно о “режиме”, ибо достоинства “режима” более всего заключаются именно в его соответствии с основами жизни страны. Режим становится стеснительным или даже деспотическим (и во всяком случае плохим) именно в случаях такого несоответствия, а вовсе не по своим “либеральным” или “реакционным” стремлениям. Вопрос об основах нашей жизни и о тех идеалах, которые с ними совместимы или несовместимы, есть наш важнейший вопрос, от которого зависит наше будущее, и служение родине, и возможность “прославить ее, а не обесславить”.

Я сильно сомневаюсь, чтобы авторы письма уже достаточно исполнили эту обязанность. Сам я, во всяком случае, не признаю выставленную ими формулу (“Свобода, равенство и братство”) сколько-нибудь удовлетворительным выражением наших лучших требований. Взятая из полузабытых, полуискаженных христианских понятий, эта формула за уничтожением своей религиозной основы почти лишена всякого смысла. Критиковать ее подробно значило бы далеко уклониться от нашей непосредственной темы. Ограничусь указанием на прекрасную статью Фосильона (из “La Refonne Sociale”), которая скоро должна быть напечатана в “Русском обозрении” и разбирает именно этот вопрос. От себя покалишь замечу, что можно глубоко стоять за свободу, братство и равенство в их действительном смысле и совершенно отрицать формулу первой революции. Я ее не могу принять как мерило достоинств или недостатков нашего строя. Он обещает гораздо больше, нежели “приблизительное” равенство, “сомнительное” братство и “призрачная” свобода. Но для того чтобы этого достигнуть, нужно именно согласовать наше свободное творчество с содержанием основ русской жизни. Нужно не портить и не разрушать их, а развивать и достраивать, для чего прежде всего их должно понимать, а также и самим быть достойными той великой работы, которой возможность открывают эти основы.

Стало быть, возможность его несомненна. Во-вторых, факт этот совершенно понятен и теоретически. Что нужно для свободного творчества? Прежде всего, нужна личность с развитой способностью к свободе и с достаточным внутренним содержанием. Но для развития такой личности нет лучше почвы, как народ, глубоко религиозный и особенно православный. Именно религиозное миросозерцание, связывая личность с Божеством, дает нам внутреннюю независимость, силу духа, выше всего мира. Именно религиозное миросозерцание связывает в одно живое целое наши точные знания, наше стремление к красоте, нашу нравственную жизнь. В числе же различных религий человечества ни одна не обладает этими драгоценными свойствами с той полнотой, гармоничностью и силой, как православие, которое, как и естественно при его чистой богооткровенности, свободно от заблуждений и односторонних увлечений других религий. Итак, среда православного народа и православной Церкви дает нам превосходную почву для нашего развития. Не все этим пользуются, но кто же виноват? Уж, конечно, не среда, а сама личность, тем более что православие насильно не ведет никого даже к счастью и спасению. Оно дает для этого необходимые данные, а засим дело нашей свободы — вести нас, куда мы сами хотим.

Я желаю развития нашего права, но именно с тем, чтобы оно исходило из христианского понятия справедливости, а не из условных и фиктивных понятий “естественного права” или “народной воли”. Я, собственно говоря, тоже признаю своего рода “естественное право” личности, которое считаю выше прав общества, но это “естественное право” есть, точнее выражаясь, право “божественное”, то есть оно устанавливается не нашим спорным анализом, а бесспорными указаниями религии, голосом Божиим. Когда мы способны будем поставить свое право сознательно на эту почву — развитие его, кроме пользы, ничего не даст. До тех же пор, пока мы сами не знаем, из чего созидаем свое “право”, оно выходит таким, что одной рукой дает мне свободу, а другой отнимает. Я поэтому пока гораздо более заинтересован в сохранении в обществе идеи справедливости, которая и теперь более обеспечивает нашу свободу, нежели право.

Мы доселе имеем политическое условие, дающее такое обещание для будущего, — самодержавную монархию. Это единственное средство поставить “естественное”, то есть, по нашей терминологии, “божественное”, право личности выше посягательств общества. Пока есть самодержавие, обязанное охранять справедливость, наша свобода, при всех недоразвитостях собственно “права”, имеет могучее обеспечение, которое фактически отражается на всем строе жизни, и наше будущее дает возможность самых светлых ожиданий.

К сожалению, для должного функционирования нашего основного политического принципа необходимы условия, находящиеся у нас в не особенно блестящем состоянии: “внутренняя организация” нации, ее жизнь — сословная, общинная, корпоративная. У нас целые слои народа не находят себе организации. У нас есть такие драгоценные ячейки, как приход, остающиеся в захирелом состоянии. Вот куда бы нужно было направить усилия для того, чтобы создать у нас атмосферу свободы. Ничто не обеспечивает личность лучше, как эти мелкие организации, с которыми можно быть в такой тесной, живой связи и которые составляют нашу защиту и оплот от всяких посягательств. Еще раз повторяю: в сравнении с нациями Европы мы в этом отношении не хуже. Там уже так все растрепали, что и взяться не за что. У нас есть хоть возможность творчества... Но пользуемся ли мы ею? Вот наше настоящее горе, настоящая язва. Беда — в нашей интеллигенции, которая так “иностранна”, так чужда своему, национальному, что и не понимает его. Какое же тут будет “свободное творчество”, когда оно направлено, во-первых, к ухудшению типа нации, а во-вторых, противоречит содержанию ее действительных сил?