Лев
Тихомиров
ИЗ СОВРЕМЕННЫХ ЗАДАЧ
В наше время часто выдвигается вопрос,
действительно сам по себе очень важный, но
постановка которого отличается большей частью и
неискренностью, и непродуманностью. Я говорю о
вопросе об общении между властью и народом. Мне
еще недавно приходилось подробно говорить о
постановке его в эпоху 1881 года*. Нельзя сказать,
чтобы и в ныне высказываемых мнениях замечалось
более ясное понимание задач не только будущего,
но и современного состояния России. Поэтому, не
входя ни в какую частную полемику, этот вопрос
весьма полезно несколько разобрать, насколько,
разумеется, это в силах наших. Ибо, как это мы
видели в эпоху 1881 года, вопрос о способах общения
власти с народом при неправильной постановке
способен крыть в себе даже несомненные
политические опасности.
Мы оставим в стороне мнения сознательно
конституционные. Но помимо них у нас существует
мнение, признающее самодержавие действительно
необходимой основой нашего политического строя,
однако прибавляющее к этому, что земско-соборное
начало нимало не противоречит принципу
самодержавия, а между тем именно дает ему способы
общения с народом. Это воззрение, теоретически
совершенно верное, на практике тоже может быть
источником больших ошибок, быть может, худших,
нежели чистый конституционализм, как вообще
всякая бессознательная ошибка гораздо труднее
поправима, нежели обдуманный ложный шаг, именно
по обдуманности своей позволяющий своевременно
заметить и исправить промах.
*
"Конституционалисты в эпоху 1881 года",
статья, помещенная в "Московских
ведомостях" и ныне выпущенная отдельной
брошюрой.
На этой идее соборного начала как способа
общения власти с народом ныне и следует
остановиться с особым вниманием. Тут у нас
приходится сталкиваться с таким множеством
бессознательно парламентарных веяний, что
разобрать их положительно необходимо.
Современные русские должны по крайней мере
знать, куда они хотят идти и в какую сторону ведет
та или иная дорога.
Первый вопрос, который приходится себе
поставить, желая ясно понимать дело, - это вопрос,
для чего, собственно, нужно монарху общение с
народом? В странах либерального демократизма
ответ совершенно ясен. Так как страна должна
управляться народной волей, то, значит, монарх
или президент республики должен знать волю
народа. Иначе он ее не в состоянии выполнять. А
для того чтоб ее знать, он должен иметь перед
собой народных представителей. Эта точка зрения
нередко проникает собою и помышления о
земско-соборном начале.
Ее прежде всего должно отбросить, если мы желаем,
чтобы соборное начало не делалось орудием
уничтожения монархии.
Демократическое понятие о якобы правящей
народной воле вообще крайне неточно и основано
на ложном анализе общественных явлений.
Возведенное в принцип политический, это ложное
понятие становится источником дезорганизации.
Ясно, как важно это понимать нам, сохранившим
столь живое, столь организующее начало, как
самодержавие.
Действительно, вызывать народных представителей
с целью узнать волю народа относительно
многоразличных вопросов правления - это вообще,
как постоянная мера, есть величайше бесплодное
дело. Ни в какой стране, мало-мальски обширной и
сложной, никогда нет народной воли относительно
бесконечного большинства вопросов правления.
Народная воля, когда она есть, существует лишь по
самым общим вопросам (вроде формы правления) или
таким исторически наболевшим, как, например,
необходимость упразднения крепостного права,
уничтожение парламентаризма и т.д. Но это вопросы
исключительные, редкие и именно по причине
существования относительно их воли народа столь
ясные, что и представителей незачем собирать. И
без них все видят и знают, что такую-то наболевшую
меру нужно принять. В остальных же вопросах
никакой народной воли совсем нет, так что не
только голос представителей, но даже поголовный
опрос народа ровно ничего не покажет. Те
случайные большинства и меньшинства, которые при
этом можно механически подсчитать на бумаге,
никакого действительного отношения к народной
воле не имеют. В странах, где принят за основу
мероприятий принцип народной воли, приходится
"для порядка" довольствоваться этой
фикцией, потому что нужно же принять какую-нибудь
меру. Но в монархии, где для принятия мер
требуется лишь воля государя, нет ни малейшего
основания тратить время и путать соображения
фикциями заведомо фантастичными. С этой стороны,
то есть в огромном большинстве текущих вопросов
правления, "представители" или опрос народа
ни для чего не нужны. Они даже вредны. Народной
воли (как не существующей) они не покажут, но меру
укажут вовсе не наилучшую, а случайную, может
быть, даже самую худшую из всех. Наилучшую же меру
способны указать люди, специально знакомые с
вопросом, рассудительные, опытные, честные.
Но такие люди по каждому вопросу составляют
ничтожное меньшинство, которое потонет в голосах
толпы, нами спрашиваемой. Это одинаково
относится и к толпе представителей, которые
выбираются не по своим специальным знаниям, не
для обсуждения одного лишь определенного круга
вопросов, а для всей общей сложности их, то есть
той огромной области правления, большая часть
которой им совершенно незнакома.
Итак, с этой стороны, то есть для обсуждения мер,
никакого общения власти с массой народа ни
малейше не нужно. Перед властью в этом отношении
стоит несравненно более трудная и важная задача:
иметь перед собой мнение людей знающих, опытных,
умных. Задача эта крайне трудна, потому что, к
сожалению, для власти таких людей нелегко
отыскивать. Каждый из них находится при своем
деле, которое любит, которое неохотно покидает.
Такие люди разве в какую-нибудь важную,
критическую минуту решаются на то, что
составляет для них самопожертвование: то есть
покинуть свое любимое хозяйство, фабрику,
лабораторию, аудиторию, церковь и т.д. для того,
чтобы заниматься политической деятельностью.
Только для людей, мало успевающих в творческих
областях социальной жизни, залы какой-нибудь
палаты депутатов составляют приманку и предмет
честолюбия. Они туда рвутся всеми силами. Но, к
сожалению, эти охотники до политики менее всего
нужны для нее. Люди же, которых полезно было бы
иметь для совета, имеют свои занятия и неохотно
их покидают. Для хорошего обсуждения вопросов
правительство, однако, должно стараться иметь
мнения именно этих людей, ибо в общей сложности
они-то и представляют не "народную волю", а
все то количество ума, опыта, знаний, которое
имеется в стране и которое поважнее всякой
"народной воли", так как действительный
прогресс в жизни страны совершается ими, этими
людьми.
Как же создать общение власти с этим слоем,
наиболее важным для выработки наилучших мер? Тут,
очевидно, никакие конституционные,
парламентарные средства не помогут. Нужно совсем
иное. Нужна внутренняя организация страны. Нужно,
чтобы этот цвет производительных сил страны был
возможно более жив, чтобы люди, к нему
принадлежащие, имели между собою возможно больше
общения в виде союзов, обществ, съездов,
конкурсов и т.д. Это единственное средство
обнаруживать их, делать известными, а потому
доступными для выбора или вызова на совещания по
поводу предполагаемых или только еще искомых
мер. Без сомнения, такое проявление творческого
слоя населения потруднее и посложнее, нежели
ничего не дающая механическая организация
выборов и голосований, - но в целях наилучшего
обсуждения мер только таким способом можно
достигнуть полезного общения власти со страной.
Я говорил до сих пор об обсуждении мер. Но те, у
кого идеи европейского конституционализма
перепутываются с воспоминаниями соборно
совещательных органов самодержавия, указывают
на общение с народом, или, для красоты слога, с
землей, вовсе не из стремления достигнуть
выработки наилучших мероприятий. Почему они
толкуют об общении, этого они и сами хорошенько
не сознают. Спросить их: для чего вы желали бы
видеть созыв земского собора? какие именно меры
считаете необходимым обсуждать? Никто не скажет,
потому что сами не знают, а просто хочется, чтобы
и у нас было какое-нибудь собрание
"народных" представителей. Вот именно эта
бессознательность и составляет ныне важнейшее
противопоказание против созыва каких-либо
земских соборов. Во времена земских соборов ни у
кого не было стремления играть в политику, не
было политиканства, люди земли созывались и
съезжались не потому, что есть в Англии
парламент. Этого политического зуда не было. Люди
созывались и съезжались за делом совершенно
ясным и, сделавши его, точно так же с радостью
разъезжались каждый к своему домашнему делу,
нисколько не помышляя о политической карьере.
Нынче совсем не то. Попробуй созвать собор - его
переполнят политиканы и даже чистые
конституционалисты, карьеристы политики. Вместо
совещания о деле немедленно явятся попытки таких
изменений государственного строя, при которых
возможно было бы разному речистому люду
кормиться политикой. Какой же смысл затевать
такую меру, которая, кроме беспорядка, кроме
потрясений, ровно ничего не обещает? Искусство
правления руководствуется не одними
теоретическими схемами, а главнее всего -
практическим соображением, понимаем, каково в
действительности содержание той силы, которая
теоретически предполагает или должна заключать
содержание разумное и полезное. Если то, что в
теории, на бумаге, числится "землей", в
действительности есть не "земля", а
оторванные от земли искатели политической
карьеры, то понятно, что практический
государственный смысл не должен допускать
обмана правительства и народа пустыми словами и
названиями.
Продолжим, однако, рассмотрение причин, по
которым может быть нужно общение власти с
населением. Отыскивание не существующей
народной воли в числе этих причин не имеет
разумного места. Но, быть может, нам нужно знать
народные желания! Да, без сомнения, знать их
всегда очень важно, даже в тех случаях, когда
обязанность власти потребует именно не
исполнить неразумных и вредных желаний. Желания
же разумные тем более требуется исполнить.
Однако и для обнаружения народных желаний - кого
бы мы стали созывать? Народные желания лучше
всего знают нравственные представители народа,
люди типичные, а вовсе не выборные. Из того, что
данное село выбирает какого-нибудь Х и Y в
депутаты, ничуть не следует, чтобы он выразил
власти народные желания. Положим, ему могут дать
самые подробные инструкции. Но тогда не проще ли
написать их на бумаге? На бумаге желания народа
по крайней мере дойдут неизменными, а плохой
представитель может их изменить субъективно,
сознательно или бессознательно. Наконец, желания
людей в частностях так изменчивы, что даже и эти
инструкции - mandat imperatif, употребляя
конституционный термин, - выражают желания
населения лишь самый краткий срок. Умный,
опытный, типичный мужик без всяких выборов и
голосований может сказать, что такие-то желания
населения хотя и высказываются, но на самом деле
случайны, непрочны, а действительное желание, не
высказанное по неумелости или под давлением
случайно раздутых страстей, состоит совсем не в
том. И власть поступит гораздо безошибочнее, если
положится на этого типичного человека более, чем
на депутата или даже его писаный mandat imperatif. Дело в
том, что действительная потребность общения с
народом обусловлена вовсе не тем, чтобы знать
формулированные желания населения, желания
минуты, желания случайные. Нужно знать
потребность и то, в каком духе удовлетворение ее
соответствует действительному желанию, не тому,
которое высказывается, а тому, какое лежит на
душе. Люди вообще - не одни массы, не одни
"необразованные", а вообще люди - в
большинстве случаев даже перед самими собой не
умеют выяснить, чего они действительно желают. На
их слова в этом случае нельзя преувеличенно
полагаться. Задача монархической власти не в том,
чтобы исполнять высказываемое народом, а в том,
чтобы угадать ему потребное. Повторяю еще раз:
там, где уже государственный строй поставлен на
фантастическую основу народной воли, - там,
нечего делать, невозможно задаваться никакими
широкими задачами, нельзя искать действительных
потребностей, а приходится исполнять то, о чем
кричат, хотя бы все сознавали, что это
бессмысленно. Но в стране монархической, где
государь имеет право делать по-своему и
обязанность делать так, чтобы было хорошо, - в
такой стране мы имеем полную возможность и
обязанность брать не первые попавшиеся решения,
а искать наилучших. Поэтому и в отношении
выяснения народных желаний мы должны искать
того, что действительно, а не того, что только
сболтнуто языком.
Монархический строй в силу своей внутренней
логики ищет всегда нравственного
представительства, стремится понять дух народа,
хочет слышать, что говорит "лучший" человек,
то есть, другими словами, типичный. Вообще,
монархия отыскивает качественную, а не
количественную связь, и это именно создает
изумительно тонкое ее общение со страной,
которое И. С. Аксаков, в изумлении перед ним,
назвал однажды "таинственным".
Это явление, однако, объяснимо самим положением
самодержавного монарха. Какие бы
"средостения" ни отделяли его от народа, тем
не менее никогда невозможно пресечь к нему
доступ отголоскам того, что важно в народной
жизни. Никогда не бывает, чтобы голоса наиболее
типичных представителей народа, людей, без
которых не обойдешься во множестве
необходимейших дел, - чтобы такие голоса совсем
не доходили подчас до государя. А между тем
именно в силу своего всевластия, в силу своего
права искать правду где сам усмотрит, а не там,
где ему укажет какая-нибудь "палата",
самодержавный государь гораздо легче всякого
другого может воспользоваться даже и немногими
отголосками настоящей народной жизни. Правда
себя легко показывает для чуткого уха, а монарху -
полная воля послушать одного голоса, в котором
ему прозвучала правда, а не тысячи голосов, в
которых он ощущает фальшь. Нравственная же
ответственность всякого человека делает
особенно чутким, а тем более, понятно, монарха,
традиционно несущего сознание своего долга,
своей подавляющей ответственности перед всем,
что свято ему: перед Богом и совестью, перед
страной, перед судом истории, перед собственными
царственными предками и потомками. Вообще,
значения "средостении" не следует
преувеличивать, особенно в настоящее время,
когда всякие средства междучеловеческих
сношений, а следовательно, и всякого рода
осведомления дошли до крайней степени
многочисленности и разнообразия, так что всякий
желающий слышать и видеть имеет на это тысячи
средств и случаев. Необходимо помнить, что около
самодержавного монарха именно нет самого
вредного по обманчивости "средостения" -
парламентских якобы представителей народа. То
средостение, которое он имеет перед собой, не
может выдавать себя за голос якобы нации, а
потому вредное его действие более пассивно; оно
подчас мешает слышать голос народа, но не
способно его фальсифицировать.
Тем не менее, ничего не преувеличивая, не
подлежит, конечно, оспариванию, что доступность
монарха голосу народному составляет величайшее
благо и величайшую необходимость, а
следовательно, в высшей степени желательным
является развитие способов этого общения. Как
задача, как потребность оно всегда стоит перед
монархом. Но оно осуществляется не шумным
множеством случайных голосов, а голосами
"типичными", голосами нравственных
представителей различных слоев населения. В этом
отношении, то есть в смысле осведомления о
желательном духе мероприятия, видим повторение
того же, что нужно для хорошего осведомления о
содержании их. Нужно удобство выбора
"лучших" людей, нужно, чтобы эти люди не
закрывались ничтожной толпой до невозможности
их отыскать.
Задача эта сама по себе вовсе не представляет
теоретически особенных трудностей. Но на
практике, особенно для нынешних людей, она очень
трудна, потому что она разрешима при внутреннем
строе, от которого они отвыкли. Нужно, чтобы в
стране ожили и скрепились все внутренние силы,
сословия, общины разных родов, все те мелкие
ячейки, в которых выдвигается этот "лучший"
человек как сила деятельная, авторитетная,
влиятельная. Нынешняя анархическая
дезорганизация всех этих мелких ячеек, с
разрушением которых гибнет народ, коснулась уже
и нас, и не так фактически, как в умах
интеллигенции. Нелепый и безумный идеал, в
котором есть только гражданин и государство, с
устранением всего промежуточного, соединяющего
их сплетения мелких социальных ячеек, - этот
идеал разложения владеет умами
"образованного" класса в самой прискорбной
интенсивности. Одинаково свободные, равные
граждане в демократическом государстве задались
каким-то "прогрессивным идеалом", и против
этого исторического затмения здравого смысла
борьба до крайности трудна. А между тем задача в
том, чтоб эту борьбу вынести и довести до конца.
Монархический строй, выражение высшей степени
политического здоровья, непременно требует
своего дополнения в таком же здоровом
общественном социальном строе, расслоенном на
множество взаимно охватывающих групп, живых,
сильных, производящих своей жизненной работой
необходимую сортировку личностей в разных
степенях управления и подчинения. Когда это есть,
"лучшие" люди видны, их нечего и искать, их
нечего и выбирать. Они давно в каждой группе
выбраны, проверены, давно привыкли практиковать
свое право и исполнять свои обязанности. Они же и
не политиканы, их не соблазнит легкая карьера
парламентского болтуна. Таких людей есть о чем
спросить и притом с уверенностью получить от них
только дело, а не интриги. Когда страна так
сложена, то возможны и земские соборы, а когда она
дезорганизована внутренне, тогда все попытки
выделить "лучших" людей в одно собрание есть
вредная и опасная мечта, которая действительно
может создать только политиканский парламент, а
никак не собрание нравственных представителей
нации.
Самодержавие есть такое гибкое и могучее орудие
политического действия, что оно, как мы видим,
между прочим, на собственной истории
петербургского периода, может схватывать
необходимый национальный дух лаж. и при самых
неблагоприятных условиях.
Но тем не менее национализация политики, конечно,
требует еще очень многого, и особенно в настоящее
время, когда после крепостного права,
испортившего верхние сословия, уничтожение
крепостного права нанесло им еще новые удары,
расшатав и низшие сословия. Царствование
Александра III было наглядным доказательством,
что мы даже и при плохом исполнении реформы 1861
года все-таки выиграли, а не проиграли в способах
нравственного общения власти с народом. Но конец
царствования Александра II составляет столь же
наглядный пример неустойчивости нашего
социального положения. Оно не какое-нибудь
безнадежное. Напротив, в целой Европе мы имеем
наиболее надежды, мы имеем наиболее шансов
создать могучее социальное тело. Но над этим
должно работать и работать, и притом тщательно,
твердо поняв, что не сверху нам должно строить, а
снизу. Сверху мы имеем, при слабости
второстепенных пружин, все-таки превосходную
главную, очень прочную самодержавную власть,
традиционную, сложившуюся, связанную с народом
очень глубоко. Подчас только ею мы и живем. Слабый
пункт не здесь, а в обществе и в народе; их нужно
поддержать и скрепить. Народная масса, где еще
легко поддержать крепкую семью, общину, приход,
могла бы у нас не возбуждать особых опасений,
если бы существовали порядочные верхние
сословия, сколько-нибудь понимающие свой
социальный долг. Ибо известное руководство для
народных масс необходимо, а его негде взять,
кроме верхних слоев. К несчастью, тут-то у нас и
гнило, тут наибольшие разрушения. Тут предстоит
наиболее работы. Развитие сословной и
корпоративной жизни - настоятельная задача
времени, как это чутко понимал почивший
оживитель нашего социального строя. Но эта
работа потребует десятилетий, она не будет
прочна, пока не воссоздадутся привычки сословной
и корпоративной жизни. Тут со стороны власти
требуется продолжительная выдержка системы,
имеющей тщательно беречь все еще уцелевшее и
помогать ему расти и развиваться. На эту работу
должны устремить свое особенное внимание те, кто
столь хлопочет об общении власти с народом.
Устройте сначала, чтобы было с кем быть в общении,
а общение явится. На этот счет в монархии нечего
беспокоиться. Уж если она даже теперь находит
себе пути, то нечего беспокоиться о тех временах,
когда власть увидит наконец перед собою
население с прочным и здоровым внутренним
строем. Тогда, можно сказать, и вопроса никакого
не будет существовать, и задачи уже не будет.
Общение явится во всевозможных формах. По мере
такого внутреннего роста будут являться также и
средства улучшать второстепенные пружины
центрального правления. Теперь же толки о
соборном общении были бы одним праздным
разговором, если бы не были прежде всего опасным
свидетельством непонимания одних и интриги
других.
Аксаков был недалек от истины, когда говорил, что
наша главная задача - устроить не государство, а
уезд. Только дело не собственно в "уезде", а в
социальном, внутреннем строе вообще, то есть в
семье, общине, приходе, корпорации, земстве и в
многоразличных сословиях, которых ныне уже
гораздо больше в действительности, нежели
числится по старинному бумажному счету, и
которые остаются безо всякого устройства. Вот
что требует укрепления, организации,
переустройства, а подчас и постройки заново. Это
задача, важнее и жизненнее которой у нас нет
никакой.
газета
"Московские ведомости" (№ 298)
|
