В
царствование Александра III России и всему
современному миру дано было пережить
исторический момент, всю важность которого
многие еще и не сознают. Император Александр III не
был только выразителем идеи. Он был истинный
подвижник, носитель идеала. Тяжкий крест всегда
бывает уделом таких людей, являющихся лишь в
минуты, когда ослабевающее человечество
нуждается в особой помощи Провидения. Их миссия -
не просто сказать то, чего уже не могут понять
люди, но показать, воплотить в своей личности то,
что люди еще способны почувствовать, и этим путем
возродить их способность понять утраченную
истину.
Такие носители идеала редки в истории, но,
появляясь в мире, они становятся путеводным
маяком на целые века.
Никто не понял Императора когда он явился.
Теперь, по кончине его, можно лишь с грустью о
ничтожестве человеческом вспоминать как его
встретили, как тогда судили о нем. С тупым
упорством непонимания встречают каждого
носителя идеала, но он своими деяниями и обаянием
своей личности принудил признать себя. Он начал
свое служение с работы над самим собой и выдержал
самый тяжкий искус: победил в себе все, что могло
бы мешать его исторической миссии. Пришлось
затем признать в нем неутомимое трудолюбие,
мужество, хладнокровие, независимость. Пришлось
признать в нем мудрого правителя. Все трудности,
какие можно представить, становились на его
царственном пути, как будто нарочно для того,
чтобы со всех сторон осветить его. Смута, измена,
расстройство государственной казны, голод, мор,
опасности казалось неминуемой войны, - все одно
за другим попеременно вставало пред ним. Все
побеждалъ он, все умиротворил, благоустроил,
нашел средства борьбы и с голодом, и с эпидемией,
не допустил войны, и сделал из 13 лет своего
царствования эпоху неслыханного благоденствия,
тишины, довольства и славы.
В последние годы своей недолгой жизни он уже
победил все и всех. Весь мир признал его
величайшим монархом своего времени. Все народы с
доверием смотрели на гегемонию, которая столь
очевидно принадлежала ему по праву, что не
возбуждала ни в ком даже зависти.
В этом величавом образе, который столь
неожиданно вырос перед миром, Роccия
почувствовала нечто идеальное и вместе родное,
близкое сердцу. На него смотрели с любовью, и все,
что замечали в нем, было так светло, так отрадно.
Как супруг, как отец, как патриарх своего
Царственного рода, во всем явился он высоким
примером. Его твердость была такова, что исчезала
даже мысль о сопротивлении ему. Но и доброта его
стала славною по всему миру. Прощение личных обид
доходило у него до такой христианской высоты,
которая была бы удивительна даже у подвижника,
спасающегося в пустыне. Его правдивость поражала
в наш изолгавшийся век. Никогда еще, даже и при
таком царе-работнике как Петр Великий, не слыхали
мы о столь самоотверженном истощении всех сил
Царя на государственное служение. Почти 14 лет
Александр III посвящал сну не более 4 часов в сутки.
Его хладнокровное пренебрежение опасностей не
раз приводило в страх окружающих. "Пока я
нуженъ России, до тех пор не умру", - говорил он
с глубокою верой в Промысл Божий. Жил он - для
России. Он весь был в своем долге.
И среди этих великих трудов он не был ни суров, ни
мрачен. В редкие минуты отдыха он любил
добродушно пошутить, посмеяться добрым смехом.
Не по вкусу его были шумные забавы. Он отдыхал
тихими радостями семейной жизни. Его обожали
дети, толпой окружавшие его во Фреденсборге, не
знавшие высшей радости как веселая игра вокруг
"дяди Саши". Так называла его молодая толпа
разноплеменных отраслей родственных
королевских домов. Все было в нем так
царственно-величаво и так человечески-прекрасно,
чисто и симпатично, что все сердца привязывались
к нему любовью детей к отцу, никогда не теряя
чувства почтительного страха.
Это были счастливые годы России, но чтобы поняли
люди избранника Божия, предстояло еще тяжкое
испытание, подвиг смерти, раскрывающей смысл
жизни.
И вот сразу, неожиданно, нестерпимо больно
оборвались годы счастия. Не богатырь, ломающий
подковы, явился уже пред взорами, а человек
больной, ежедневно слабеющий, едва двигающейся.
Смерть подходила к нему шаг за шагом. И тут только
поняли мы, как дорог он нам, тут только сознали,
что живем им. Чувствовалось, как будто солнце
потухает в мире. Быть может, никогда еще ни о ком
так не молилась Россия, - и слышалось во
всенародной молитве прошение, что уж если нужно
наказать нас, то пусть лучше Бог пошлет всякие
другие бедствия, только не это. В эти томительные
дни созналось въ сердце русском все им созданное.
А Царственный страдалец тихо догорал,
прикованный к ложу смерти. Но в его слабеющем
теле все ярче сияло величие его бессмертнаго
духа. Он умирал бестрепетно, без жалобы, все время
думая лишь о близких сердцу и о своем царском
служении. А когда останавливал он мысль на себе,
это была мысль о душе своей и о Боге, пред Которым
он готовился предстать. До неузнаваемости
истощенный, с больными, отекшими ногами, он
поднимался на молитву, он преклонял колени и
молился так пламенно, как молятся пустынные
подвижники, со слезами сердечного умиления, с
верой, доступною лишь такому чистому сердцу.
Воистину, благочестивейший Государь умирал пред
нами кончиной праведника, без страха или уныния.
Он сам объявил, что чувствует приближение смерти.
Этот день, 20 октября, был единственным днем
царствования, когда Государь уже не работал для
страны своей. Еще накануне он давал свои решения
на вопросы правления, и на бумагах 19 октября
потомство увидитъ сделанные его рукой пометки:
"Читал".
20-го числа Государь объявил о предстоящей
кончине своей. Он успокоивал свою плачущую
супругу: "Будь покойна. Я совершенно
спокоен", - говорил он. Немногим посылается
такая кончина. Никакие предсмертные ужасы не
смущали его. Еще раз Государь приобщился Св.
Таинъ. Он помолился с о. Иоанном. Со всеми
простился он, никого не позабыл. Медленно
надвигалась торжественная минута, и Государь,
все время в ясности сознания, уже созерцал оба
мира, на рубеже которых находился. Вот оживился
слабеющий взор, забилось ослабевшее сердце... Что
увидел он пред собой? Только вера открывает нам
тайну последнего вздоха, и верует православная
Русь, что светлые ангелы вознесли чистую душу к
престолу Божию.
Не стало нашего Государя. И тут как бы пелена
спала с глаз, и во весь рост явился пред нами
величаво-пленительный образ носителя идеала,
созревший для бессмертия.
Как в картине великого художника, чем более
всматриваешься, тем более поучаешься, так и в нем
еще много лет и много умов будут открывать все
новые поучения. Но и теперь уже мы с ясностью
видим нечто им освещенное.
Предоставим монархам изучать в нем то, что
особенно важно в их служении. Обратим внимание на
то, что особенно важно понять народам, которые
также должны способствовать деяниям монархов
своих.
В каком состоянии умов застал мир Александр III?
Все движение умов современности, весь ход
политической жизни привели европейский мир, и
все находящееся под влиянием его, к полному
падению идеи монархии. Только в самодержавии эта
идея доразвивается до своей полной высоты, но
превратности исторических судеб направили
европейскую монархию на дорогу
"абсолютизма". Два великих человека
положили начало христианскому государству:
Константин и Карл Великий. Но история задушила
создание одного и исказила создание другого.
Нашему времени суждено было увидеть третьего
Государя, объясняющего миру идею двух первых.
"Какой тяжкий крест жизнь моя", - говорит в
легенде Карл Великий, находясь на вершине власти
и славы. Эта идея христианского "подвига"
монарха все более падала и заменялась идеей
простого абсолютизма, то есть сосредоточения
власти и, еще хуже - поглощения государем
государства, выразившегося в прискорбно-ложной
формуле: "L'Etat c'est moi!" ("королевство - это
я"). Вместо "подвига", вместо "креста",
является le bon plaisir короля. Это искажение
монархического идеала, данного христианством,
должно было повести монархию к неизбежному
падению.
Падение идеи было столь полно, что даже забылся
смысл ее, забылось ее значение как вечного
принципа. Монархия стала рассматриваться как
форма правления, свойственная лишь одному
периоду развития нации. Даже те, кто любовались
красотой этого принципа в прошлом, не могли
отделаться от ложного убеждения, будто это уже не
для нас, будто это нечто уже "пережитое" и к
современным условиям неприменимое. Это ложное
убеждение стало распространяться даже и у нас.
Оно придало особый оттенок всему политическому
творчеству так называемого "реформенного"
периода, когда, начиная делать безусловно
необходимое, мы портили свое дело, постоянно
подгоняя его к предполагаемому в будущем
ограничению самодержавия и подготовлению народа
к предполагаемому в будущем народовластию.
Убеждение в том, что идея монархии есть нечто
"пережитое", еще больнее было видеть у самих
монархистов, которые при Императоре Николае
Павловиче боялись допускать всякое сравнение
своего принципа с чужим. И в наши дни, сколько
проницательных умов, любя монархический принцип,
не могут представить его себе вне непременно
"древней", средневековой, обстановки и через
это портят свой светлый идеал будущего
стремлениями к невозможному возврату назад.
Нужно было появление великого человека, чтобы
показать истинный смысл вечного принципа. Это
сделал наш незабвенный Государь. Он показал
всему миру, что и теперь, безо всякого
возвращения назад, безо всякой "реакции",
без какого бы то ни было нарушения
"современных" потребностей, - так же как и в
старину возможен самодержец, что и ныне, как
всегда, представляет он высшую форму власти,
наиболее мудрой, наиболее благодетельной, и
наиболее понятной для сердца христианских
народов.
Мы должны понять всю цену этого указания.
Александр III не только дал 13 лет благоденствия
своему народу. Он указал не только то, что мы
имеем наивысшую форму верховной власти. Он дал
понять нечто несравненно большее, и не одним нам,
а всему миру.
Дело в том, что забвение смысла монархии делает
ее невозможною для мятущихся народов Европы. А
невозможность ее именно ныне, именно в
современных условiях, прямо угрожает разложением
нации и падением европейской культуры.
Действительно, если невозможна монархия, если
невозможна власть высшая, стоящая вне и выше
власти народной, то становится неизбежным
стремление к такому устройству обществ, при
котором было бы возможно народоправление. К
этому и направляются повсеместно все усилия.
Но народ, нация, по природнымъ условиям, не есть
нечто однообразное. Это - сложное целое,
составленное из различных слоев, из множества
групп. Все они необходимы, все это разнообразие и
расслоение неизбежны и необходимы для жизни, и
чем выше культура, тем резче и замкнутее они
становятся, тем более способны они вступать
между собой в борьбу. Но и жить порознь они не
могут. Им необходимо национальное объединение в
чем-либо едином, ни с чем не враждующем, ко всем
интересам одинаково внимательном.
Народоправление пробует объединить страну в
парламентах. Попытка жалкая, быстро терпящая
крушение. Вместо единения, она перенесла в
сосредоточие власти всю вражду, всю борьбу, какая
только есть в нации, и чем лучше осуществляется
идея представительства, тем более позорные
рыночные сцены переносятся в центр власти; чем
более интересов представлено в парламенте, тем
более разъединения является в самой власти,
смысл которой только в объединении.
Если для падения идеи монархии на Западе
потребовались века, то для падения идеи
представительства достаточно было нескольких
десятилетий. Все пробы были сделаны. Единства
нет. И вот совершенно неизбежно явилась в мире
мысль уничтожить в самой нации ту сложность
состава, которая дает жалкие и позорные сцены
парламентского бессилия. Идея всеуравнения
охватывает весь Запад. Все должно быть одинаково.
Так гласила сначала либеральная демократия,
которая неизбежно должна была перейти в
демократию социальную. Все должно стать равным,
одинаковым, без различий...
Да, тогда, конечно, наступило бы единство. Но
тогда наступит также и культурная смерть.
Опасность эта уже сознается. Но Запад не видит
никакого другого пути и с лихорадочною
поспешностию торопится весь свой
"прогресс", все свои реформы направить туда,
где ждет их последний конец.
Вот среди какой прискорбной работы
самоуничтожения увидел мир перед собою
Александра III, а с ним - и смысл осуществленного им
идеала.
Сколько недоразумений падает при одном взгляде
на это великое царствование! Как много забытых
истин оно открывает. Монархия - не диктатура, не
простой "абсолютизм". Диктатура есть
единоличное исполнение назревшей народной воли,
абсолютизм есть ее отрицание. Монархия в своем
самодержавном идеале может иногда сделать то,
что делает диктатура, может, если нужно,
выступить и с отвержением народной воли. Но сама
по себе она стоитъ выше, чем какая бы то ни было
народная воля. Монархия есть идея подчинения
интересов и желаний высшей Божественной правде.
В монархии нация ищет освящения всех проявлений
своей сложной жизни подчинением правде. Для
этого нужна единоличная власть, потому что
только личность имеет совесть, только личность
несет ответ перед Богом. Нужна власть
неограниченная, ибо всякое ограничение власти
царя людьми освобождало бы его от ответа перед
совестью и перед Богом. Окружаемый
ограничениями, он уже подчинялся бы не правде, а
тем или иным интересам, той или иной земной силе.
Однако, неограниченность и единоличность
решения есть не существо монархии, а лишь
необходимое условие для того, чтобы все
социальные интересы, всю их вражду и борьбу
приводить к соглашению пред одинаковою над всеми
властью правды.
Вот почему носитель идеала и пришелъ в мир по
высказанному в последние дни всем миром
убеждению, как царь правды и мира. Он должен был
быть именно таков, ибо сущность монархии и
состоит в примиряющей силе высшей правды.
Не ломает монарх социального строя жизни, не
уничтожает он никаких различий, создаваемых ее
разнообразием, не упраздняет ни великого, ни
малого, но все направляет так, чтобы развитие
всех слоев, всех групп, всех учреждений ни в чем
не нарушало правды. И этим он дает нации то
единство, которого тщетно искали в
"представительстве", а ныне безумно
решаются достигнуть в самоубийственной
уравнительности.
Не уничтожает монарх никакой самодеятельности,
никакого совета, никакой работы мысли народной,
не отрицает он и народной воли, когда она
существует. Он выше всего этого. Он дан не для
уничтожения всего этого, но для направления. Для
него нет ни мудрого, ни глупого, ни сильного, ни
бессильного, ни большинства, ни меньшинства. Для
него есть только совесть и правда. Он должен все
видеть, но поддержит только то, в чем правда.
Император Александр III показал, что монархия в
этом истинном существе своем не есть что-либо
переходное, пережитое, совместимое только с
одним каким-либо фазисом развития культуры, но
есть принцип вечный, всегда возможный, всегда
необходимый, высший из всех политических
принципов. Если этот принцип становится
когда-либо нации невозможен, то не по состоянию
ее культуры, а только по нравственному падению
самой нации. Там, где люди хотят жить по правде, им
необходимо самодержавие, и оно возможно всегда,
при всякой степени культуры.
Будучи властью правды, монархия невозможна без
религии. Вне религи единоличная власть дает
только диктатуру или абсолютизм, но не монархию.
Только как орудие воли Божией самодержец имеет
свою единоличную и неограниченную власть. Не для
народа только нужна религия в монархии. Народ
должен веровать в Бога, чтобы желать подчинить
себя правде; но гораздо еще больше нужна эта вера
для самодержца, который в деле власти
государственной есть посредник между Богом и
людьми. Не ограничен ни в чем самодержец
человеческою властью или народною волей, но он не
имеет и своей воли, своего желания. Только голос
правды Божией слушает он в совести своей. Его
самодержавие не есть привилегия, не есть простое
"сосредоточение" человеческой власти, а
есть тяжкий подвиг, великое служение, верх
человеческого самоотвержения, "крест", а не
наслаждение. Посему-то монархия получает свой
полный смысл только в наследственности. Еще и нет
будущего самодержца, еще не имеет он своей воли,
своего желания выбирать между долей царя или
пахаря, а уже предназначено ему отречься от себя
и возложить на себя крест власти. Не по желанию,
не по призванию способностей своих, а по Божию
назначению ставится он на служение свое. И не
должен он спрашивать себя, если ли у него силы, а
должен только верить, что если Бог избрал, то нет
уже места человеческому колебанию.
Вот в каком величии подчинения воле Божией
дается освящение нашей политической жизни в
идеале монархии.
В те эпохи, когда жив и всеобщ этот идеал, не нужно
быть великим человеком для достойного
прохождения самодержавного поприща. Не все воины
- герои, но в хорошо устроенной армии даже и
обыкновенный человек находит силы геройски
побеждать и геройски умирать. Так и во всемъ
остальномъ. Но когда наступает эпоха
деморализации, забвения идеала, - только великий
избранник может воскрешать его в сердцах
людских. Ему негде учиться, ибо все что есть
кругом не помогает ему, а только мешает. Все он
должен почерпнуть только в себе самом, и не в той
лишь мере, какая необходима для исполнения долга,
а в той, какая нужна чтобы просветить все
окружающее. Действительно, какая была бы помощь
миру если бы служение Александра III ограничилось
лишь дарованием России 13 лет благоденствия? Он
умер, и если бы мы его не поняли, то какую пользу
принесло бы нам прошлое благоденствие? Носитель
идеала посылается не для того, чтобы мы
пользовались благоденствием, оставаясь
недостойными его, а для того, чтобы возбудить в
нас стремление быть достойными идеала.
Вот почему наш возлюбленный монарх, так рано
отнятый у мира, явился одаренный всеми дарами
царственной благодати, во всем величии своего
обаятельного образа. Вот почему он был так
праведен, был таким примерным сыном Церкви, таким
идеально чистым человеком. Он был дан миру таким,
чтобы мы, увидя его, уже никогда более не забыли
его...
Смерть есть минута уничтожения всякого земного
величия. Но для носителя идеала - это момент
рождения, последний удар резца, создающего для
нас бессмертный образ. Пока живет он, мы все еще
не понимаем, все еще сомневаемся. Но вот
дорисовываются последние черты. Спадает с наших
глаз застилающая их чешуя. Ярко, ослепительно
вырисовывается идеальный образ, но не успеем еще
мы и вскрикнуть от восторга, а его самого уже нет.
Раскрылся весь - и ушел туда где живет
...в вечных идеалах
То, что смертным в долях малых
Открывает Божество...
Торжественны и тяжки эти великие минуты истории.
Много веков будут завидовать дням нашим, а нам
самим - так тяжко, так больно. Зачем исчез он?
Зачем уже не можем мы окружить его нашею любовью
и преклонением?
Затем, что награда ему будет дана не нами, а Тем,
Кто послал его. А нам остается поучение, остаются
великие заветы его. В верности заветам его должны
мы искать выражения тех чувств любви и
благодарности, которых уже не можем выразить ему
самому.
|
