ТРИ ГОДА В БЕРЛИНСКОМ ТОРГПРЕДСТВЕ

Автор: 
Солоневич Т. В.

Одна немка, которая сдавала торгпредским служащим комнаты, рассказывала мне, как сын одного из советских — десятилетний мальчик — выколол глаза Христу на стоявшей у нее на столе гравюре. Когда она, возмущенная, подняла скандал, отец извинил сына тем, что в школе ему прививают безбожие. О том же, что вообще нельзя портить чужих вещей, мальчику никто даже и не говорил. Немка возмущалась такой системой воспитания и говорила:

— Die verfluchten Bolschewiken!

-76-

ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ОТДЕЛ ТОРГПРЕДСТВА

Между тем, разговор с товарищем Бродзским не прошел бесследно. Несмотря на усиленное противодействие со стороны старой большевички Олигер, ее все же решили окончательно откомандировать в Москву, так что вакансия в Бюро Прессы и Информации оказалась свободной. Очевидно, Бродзcкий сообразил, что я ему буду полезнее, чем какая-нибудь коммунистка, которую ему назначат свыше, и поэтому приложил все усилия к тому, чтобы была назначена именно я. Тут помогли безусловно мое знание языков, машинки и стенографии. Таким образом, в конце марта 1928 года я была назначена референтом по выдаче справок по таможенным и транзитным вопросам, а также по вопросам, возникающим из существующей в СССР монополии внешней торговли.

Меня вызвали в Отдел Кадров, и та же Иоффе послала меня в Бюро Прессы и Информации с напутствием:

— Походите несколько дней к Олигер, она вам все объяснит.

Но это было очень легкомысленным взглядом на вещи. Вообще, нужно сказать, что большинство коммунистов — люди малообразованные, недоучившиеся, случайно выброшенные волной революции на поверхность — не представляют себе значения и важности специализации и образования. Им кажется, что раз у них в кармане имеется партийный билет, они сразу становятся специалистами.

-77-

Вообще сила знания и трудность его накопления им непонятна. Однажды меня один мой заведующий убеждал, что я в состоянии перевести alivreouvert сложное описание какой-то подземной установки в шахте.

— Ведь вы же немецкий знаете, — удивлялся он, — так почему же не можете перевести?

Никогда не забуду также одного характерного случая, когда еще в Москве председатель месткома Союза Горнорабочих, озлобленный и желчный большевик, стучал по столу и кричал на нас — трех референток:

— Что эго вы не изволите на собрания являться? Чтобы мне это было последний раз, иначе в два счета вылетите к чортовой матери.

А когда наш заведующий попытался заикнуться, что, мол, эти референтки — ценные работницы — они по четыре языка знают, то предместкома презрительно ответил:

— Что они языки знают, нам наплевать, а что они на собрания не ходят, так мы им гайки завинтим.

Так было и теперь. Не успела Олигер объяснить мне, как разбираться в увесистом «Таможенном Уставе» и в весьма сложных правилах транзита через СССР, как через два дня ее откомандировали в самом спешном порядке, как будто бы на пожар.

И вот я сижу на ее месте и волнуюсь, и дрожу при каждом телефонном звонке, так как не знаю, как и что я должна отвечать, чтобы не сделать какой-нибудь ошибки. Легко

-78-

можно себе представить — что такое бюро справок в обычном крупном учреждении, но бюро справок крупного советского учреждения — это совсем, как говорится, особь-статья. Иностранцы, желающие что-либо купить или продать Советской России, иностранцы, желающие туда поехать, иностранцы, намеревающиеся послать какой-нибудь товар транзитом на Персию, Афганистан, Восточный Туркестан, Монголию, Китай — все они бродят по советским торгпредствам, как по дремучему лесу, пока их кто-нибудь сердобольный не надоумит:

— А вы спросите в Бюро Справок.

Советский человек, приезжающий на время заграницу в командировку и знающий, что ему предстоит скоро возвращаться в СССР, стремится узнать, что именно и в каком количестве он может провезти с собой обратно. Кое-кто из русских хочет послать что-нибудь своим родным в СССР и не знает, какие существуют правила для посылок. Научные германские институты, руководящие изучением торговых взаимоотношений с СССР, желают знать те или иные таможенные правила и пошлины. Германская Торговая Палата заинтересована в списке запрещенных и разрешенных к ввозу и вывозу товаров в СССР. Все эти люди и инстанции звонят или пишут, или приходят лично в Бюро Справок, и на все должны получить точный и исчерпывающий ответ. Кроме того, ведающий выдачей справок должен точно знать номенклатуру каждого отдела торгпредства, а также — какой инженер ведает той или иной частью этой номенклатуры.

-79-

Если я перечисляю теперь все эти функции, которые мне пришлось выполнять в течение почти трех лет, то исключительно для того, чтобы читатель еще раз себе ясно представил, почему, в частности, советское хозяйничанье привело за двадцать лет к голоду и почему в СССР ничего не клеится. Вот, к примеру, покорная ваша слуга — преподавательница по образованию, переводчица по профессии последних подсоветских лет. И на нее с бухты-барахты возлагают такие сложные и ответственные функции. Несмотря на мою ненависть к большевикам и к советскому режиму, я не могла относиться нечестно к моим обязанностям; в результате напряженной работы, я поставила Бюро Справок торгпредства на кое-какую высоту, чем заслужила благодарность посещавших Бюро немцев. Но что касается администрации, то она относилась ко мне механически-равнодушно, никто меня не хвалил, никто меня не ценил, и когда меня откомандировали обратно в Москву — заведенные мною с большим трудом печатные правила, проспекты, инструкции, указания, адресные списки и вся огромная переписка были свалены в большую кучу в подвале торгпредства, причем даже не было известно, кто придет на мое место и кому я могу передать дело. Это типичная для советского учреждения картина.

Недавно мне один знакомый немец писал из Берлина:

— Теперь в торгпредстве сам чорт ногу сломит. Никто ничего не знает и не у кого спросить. Наш институт (это был научный эко-

-80-

номический институт) часто вспоминает о том времени, когда было Бюро Справок и когда в нем сидели вы.

*

*  *

Бюро Прессы и Информации не было самостоятельным отделом торгпредства, а входило в так называемый экономический отдел. Во главе этого отдела до 1930 года стоял небезызвестный в Германии, и особенно в Венгрии, Ленгиель, соратник Бела Куна и его министр иностранных дел во время красного владычества в Венгрии. Этого венгерского еврея звали «некоронованным торгпредом», потому что настоящий торгпред, Бегге, был только игрушкой в его руках.

Кабинет Бегге находился против кабинета Ленгиеля, причем Бегге единолично ни одного серьезного вопроса, ни одной крупной сделки, ни одного решающего договора без согласия Ленгиеля не заключал и не подписывал. Вообще в большинстве случаев должность торгового представителя в той или иной стране является синекурой для какого-нибудь, не совсем удобного в Москве, старого большевика. Однако, такому старому большевику в настоящих делах советское правительство или, вернее, Сталин, не особенно доверяет, и поэтому около него сажают этакого пронырливого и опытного пройдоху, каким был Ленгиель. Когда в 1930 году Бегге был откомандирован и на его место был назначен Исидор Евстигнеевич Любимов, большевик с 1898 года, его

-81-

отдали под опеку умного, но беспринципного товарища Бессонова, который затем, до самого последнего времени, занимал аналогичную должность, но уже по полпредской линии — первого советника берлинского полпредства. Бессонов надолго пережил своего питомца. Любимов через два года вернулся обратно в Москву, где был назначен на тяжелую и еще более ответственную работу — Народного Комиссара Легкой Промышленности. Легкая промышленность оказалась для Любимова, увы, слишком тяжелой, и он ее постепенно свел совсем на нет. В настоящее время его с этого поста с позором изгнали. Так делаются дела в СССР!

*

*  *

В Экономическом отделе, переименованном вскоре в Экономическое Управление, Ленгиель опирался, главным образом, на своего верного и преданного ученика, тоже венгерского еврея — Радвани и на другого, но уже австрийского еврея — Рудольфа Андерса. В функции этих двух помощников входило налаживание экономической осведомленности торгпредства, для чего сидел целый штат экономистов. Самой же главной функцией отдела являлось составление годового отчета торгпредства, причем как раз эту функцию исполнял человек, который в торгпредстве никогда не работал и жалованья там не получал. Это был еврей

-82-

Лежнев (псевдоним), бывший редактор какого-то эсэровского журнала, высланный затем большевиками заграницу без права возвращения. Позднее он все-таки выхлопотал себе разрешение вернуться в Москву и до самых последних чисток писал в « Известиях». В Берлине он сильно нуждался и перебивался только тем, что работал для Андерса над составлением этого самого годового отчета, конечно, совершенно неофициально.

 

НАБЛЮДАТЕЛИ

В виду того, что Олигер была старой, испытанной коммунисткой, ей вполне доверяли в политическом отношении и за ее работой следил только Бродзский. Но стоило на ее месте появиться беспартийной в лице меня, как комячейка, зашевелилась, и в одно прекрасное утро, придя, как всегда, на работу, я с удивлением увидела, что в крошечную комнатку, где до сих пор Олигер сидела одна, поставили еще один стол, вплотную к моему, за который уселся лицом ко мне некий молодой человек с беспокойным, типично чекистским взглядом. На мой вопросительный взгляд, он ответил:

— В нашей комнате очень тесно, так вот меня сюда пересадили.

— Ну, здесь-то не на много просторнее. А вы, товарищ, на какой работе?

— Я — экономист, моя фамилия Антонов,

-83-

давайте познакомимся. — И он решил, наконец, протянуть мне через стол руку.

— Давайте. Однако, не думаю, чтобы вам здесь было особенно удобно работать, товарищ Антонов, ведь ко мне целый день приходят люди, разговоры, телефонные звонки...

— Ну, это ничего. Мне это не мешает.

И водворился против меня окончательно. Зорко следил за мной, особенно первые дни. Несколько раз я поймала его роющимся в моих папках.

— Что вы ищете, товарищ Антонов?

— А тут без вас звонили по телефону, хотели узнать, какая пошлина на дамские ботинки.

— Но вы же знаете, что пошлины все в Таможенном Уставе, в папках этих сведений нет.

— Разве? А я думал, что в папках.                  

Вообще же Антонов, конечно, уследить за мной не мог, так как по-немецки говорил с трудом, а понимал еще того меньше. Даже по линии чисто политической слежки большевизм не проявляет признаков гениальности.