ПРАВОСЛАВИЕ, САМОДЕРЖАВИЕ, НАРОДНОСТЬ

Автор: 
Хомяков Д. А.

[235] Оттуда идет эта неудержимая потребность доказательства безнравственности, бесчеловечия, и т. п.; это есть практическое применение начал, совершенно законное в области именно живой веры. Поэтому люди «оной веры», может быть, гораздо ближе (или менее далеки) от веры истинной, чем простые безбожники, потому что у них потребность веры страшно (sic) сильна: а при ней перемещение этой силы на другой предмет вовсе не невероятно. Неверие же обыкновенное есть отсутствие самой «вероспособности», которую можно восполнить разве что совершенным перерождением.

[236] Когда христианство появилось в мире, оно вступило в борьбу с миром языческим, но эта борьба была все-таки умеряема тем, что при всем глубоком различии между язычеством и христианством у них была и точка соприкосновения — теизм. Какова же должна быть борьба вер «безусловно» противоположных!

Весь теперешний мир являет сцену (часто под покровом экономических и политических декораций) борьбы не с неверием, как прежде, а с антибожеской верой, идущей на борьбу со всем, созданным верой. Оттого поборники этой веры так охотно и, вероятно, искренне сравнивают себя, в смысле самопожертвования, с христианскими мучениками. Они чувствуют, что они не просто неверующие, но горячо верующие в несуществование всякого высшего начала; а их жестокости часто вовсе не выгодны даже для них самих, их потребность оказывать безнравственность и скотство — есть только, в сущности, культурная форма утверждения новой веры. Между неверами встречается пока лишь меньшинство людей положительно противобожных, точно так же, как в среде верующих лишь меньшинство истинно верующих. Поэтому — как христианство, за две тысячи лет сво­его появления, не смогло овладеть миром, так, вероятно, и противобожие не восторжествует, потому что главная масса неверов состоит из таких же вялых исповедников своего учении, каковы есть в области веры Христовой, большинство себя к ней причисляющих или просто причисляемых. Это косное большинство в обоих лагерях так незаметно сливается одно с другими, что между ними нелегко провести разграничительную линию; совместно же оно составляет так называемый христианский мир, в котором один плюс образуют истинные христиане, а другой — истинные безбожники, вступившие в явную борьбу, но по возможности прикровенную, с христианством и созданной им из остатков язычества, с некоторой лишь примесью христианства, так называемой европейской культурой. Как известно — основание неверия Кант полагает не в уме, а в чувстве, в ненависти к нравственному началу. Оттуда, конечно, и бессознательная потребность безнравственности в проявлениях неверия, рядом с полной способностью к самопожертвованию, этому высшему началу всякой этики, по мнению Шопенгауэра («UeberdieGrund-ProblemederEthik»). Запрос на этику и ее понимание, видимо, не одно и то же.

[237] Поэтому-то и возможна культура, основанная на безбожной вере. Она себя уже и начинает проявлять в таком виде, который кажется сторонникам положительной веры лишь разрушением, а для насадителей новой веры — созиданием.

[238] Между неверием и «верой в несуществование чего-либо» разница очень наглядная: я не верю, что в соседней комнате есть кто-нибудь, или я твердо верю, что там никого нет. Если я желаю в эту комнату попасть для личных целей, то, конечно, смотря по тому, как я смотрю на этот вопрос (положим — я грабитель), я буду действовать различно: осторожно в первом и бесстрашно во втором; а всего вероятнее, что в первом случае я и совсем воздержусь. Только вера дает предприимчивость, неверие же располагает к пассивности.

[239] Просвещение — культура было нами определено выше, как нечто истекающее из веры; но оно не тождественно с ней во все времена. Просвещение обращается сначала в культуру, которая вся пропитана этим просвещением (верой); но затем культура превращается в нечто уже могущее существовать в себе и быть переносимым с места на место, отдельно от своего просветительного корня. Такой именно товар привез к нам Петр Великий и привил с полным успехом к одной части нашего населения, малочисленнейшей, правда, но и наиболее властной — к сословию служилому. Этим произведен был разрыв в народе — головы от тела, к последнему прививка не привилась. Таким образом, в недрах одного народа получились две культуры; но нельзя, однако, сказать, что объевропеившаяся часть русского народа перестала быть, так или иначе, русской вовсе. Основную народность это восприятие иной культуры не могло уничтожить; оно лишь подорвало в отщепенцах «историческую русскую народность»; и поэтому нередко бывает, что в этой отделившейся культурно среде неожиданно раздаются такие ноты, которые доказывают, что подпочва народности сохранилась где-то в глубинах. Если служилый люд так легко принял европейскую культуру, то этому можно найти два объяснения: первое это то, что, как служилое, оно исполняло волю того, кому служило; второе то, что в нем основная народность была сравнительно слаба: русское дворянство было нечто вроде Древнего Рима — coliuviesgentium. (Ср.: Валуева о местничестве. Симбирский сб. 1844 г. Предисл. С. 48-49. Гакстгаузен. StudienueberRussland. С. 66).

[240] «Хоровое начало» славянофилов.

[241] Славянская народность, если почитать ей свойственной черту безусловности, проявляется и в русском социализме и анархизме. Первый имеет лжесходство с общинностью, а второй с тем анархизмом, именно славянским, о котором свидетельствует император Маврикий и который есть «парадоксальная» основа самодержавия. Позволительно думать, что в анархизме графа Л. Н. Толстого прозвучала старославянская нота, но зазвучавшая на инструменте совершенно не русского, а иностранного понимания. Кажется, что одной из черт тоже славянской мысли (народной) надо признать — «здравый смысл». Но именно он-то и исчезает всего чаще у людей, оторвавшихся от почвы и ходящих «по воле сердец своих», т. е. исчерпывающих себя резонерством, тем более опасным, чем талантливее сами резервы. В русском народе резонерство является лишь в форме психоза и облекается в образ босячества в простом народе, а в высших классах оно очень близко подходит к чистой интеллигентности; и то и другое совершенно бесплодны и только разлагают то, что создается положительной стороной народной жизни.

[242] Очень оригинален взгляд Данилевского. Как естествоиспытатель, он берет свои уподобления из области естественных наук. Вот его слова о народности в науке. Их легко распространить и на остальное.

«Из сказанного можно, по-видимому, вынести то заключение, что односторонность направления, примесь лжи, присущая всему человеческому, и составляет именно удел национального в науке. Оно отчасти и так, но однако и не совсем. Истина как бы уподобляется благородным металлам, которые мы могли бы извлекать не иначе, — как обратив их сначала в сплав с металлами недрагоценными. Эта примесь, конечно, уменьшила бы их ценность: но не надо ли с этим примирится, если только под условием такой примеси можно их приобретать, если в чистом виде они нам не годятся, и если известного сорта примесь обусловливает и добычу драгоценного металла известного сорта? Сама примесь не получает ли в наших глазах особую ценность, как орудие дальнейшего успеха в открытии Истины», и т. д. (Россия и Европа. Изд. 2-е, с. 159).

[243] Были еще республики — Венеция, но она ввела олигархический деспотизм; и Швейцария, которая в то время во внимание не принималась.

[244] Ср. ContratSocial.

[245] Ср. Хомяков А. С. Собр. соч. 1900. Т. 3, с. 271.

[246] Что и делают до сих пор непомерно размножившиеся «птенцы гнезда Петрова». Последнее в этом отношении — это Таврический дворец с его «трибуной».

[247] Выражение И. С. Аксакова.

[248] Ср.: предисловие Гильфердинга к «Запискам о Всемирной Истории» А. С. Хомякова (Полн. собр. соч. Т. 5).

[249] Religionmoreeven, thanlanguagemakesapeople. MaxMueller. OntheScienceoflanguage. Metaphysik(вера) ist, was Staaten organisch schafft und eineMenschenmenge eines Herzens und Sinns, d. h. ein Volk, werden laesst. Schelling. S. W. 8 v, p, 9.

[250] Например: Unter alien Staemmen, war das Deutsche das am edelsten und kraeftigsten organisierte ит. д. Dieffenbach Origines Europae 187, или: Dieser Name bezeichnete das Volk der Macht (Die Deutschent) das Volk der Voelker Giesebrecht. D. Geschichte. II. 2. 504 ит. п.

Die Deutchen sind Lehter und Zuchtineister unseren Nachbabren Treitsehke Ausgew Werke I Band 48-49 ит. п. Отрицательная характеристика: другие страны имеют обезьян, Европа имеет французов. Шопенгауэр. НаndithNacbiess386.

[251] Такой, в котором предшественником их являлся Ж. Ж. Руссо, о чем было многократно упоминаемо.

[252] Дворяне и духовенство, хотя никогда не были сами в древней России творцами культуры, но они все-таки были выразителями народного понимания. Раз они были не только приставлены к делу насаждения чуждого, но, того более, в лице дворян еще и поставлены в антагонизм с народом установлением крепостного права по западному типу, — народ утратил своих выразителей и весь ушел в простонародность; и до сих пор, в обиходе, под народным у нас понимают простой народ. «Публика вперед — народ назад!» — такой возглас полицеймейстера был подчеркнут в 50-х годах прошлого столетия И. С. Аксаковым. И до сих пор под «Народным домом», например, понимают официально дом, учрежденный для забавы простонародья.

[253] Например, общинное владение. Хотя до сих пор, и может быть теперь более чем когда-либо, занимаются и травлей «научной» общины и ее насильственным уничтожением, тем не менее ее отличительные черты несомненны, и ее образование хорошо представлено в книге К. Качоровского «Русская община» (Т. 1), в которой весь процесс ее образования прослежен автором на Сибири, в которой мы единовременно видим все переходные формы землевладения, приводящие к общинному русскому строю (ср.: Кавелин К. Объяснение английского суда присяжных. Т. 2, с. 230.), как остатка общинного быта.

[254] У Лермонтова говорится про Одоевского, что «он сохранил и блеск лазурный глаз, и звонкий детский смех, и речь живую, и веру гордую в людей и в жизнь иную». Это выражение было потом подчеркнуто, как явление не общее, а даже редкое.

[255] Н. Я. Данилевский необыкновенно ясно показал, что под именем общечеловеческой западной культуры, всегда является именно французская, и почему это так. (Данилевский Н. Я. Россия и Европа. Изд. 2-е, с. 256.)

[256] На практике трудом вполне научным мы признаем тот, который или согласен с нашими собственными понятиями, или который нас убедил. Когда же убеждаемся позже в противном, то уже о «совершенной научности» умалчивается. В области искусства художественным почитаем то, что нам нравится, не более. Попытки уяснить, что безусловно художественно и что нет, не привели ни к чему (пока?). Об эстетике написана масса книг, и они не подвинули ни на шаг определения прекрасного. Аристотель сказал, «что есть прекрасное — вопрос слепого». Кажется, и теперь больше ничего о прекрасном нельзя сказать, лишь с применением данного изречения к другим видам искусства.