ПРАВОСЛАВИЕ, САМОДЕРЖАВИЕ, НАРОДНОСТЬ

Но, вполне признавая всю высоту семейного строя и освящая его, христианство (Православие) не возводит на нем одном здания своей общественности, и, признавая его абсолютно основным в гражданском — христианском быту — сводит его в церковном деле до скромных пределов лишь неизбежного явления человеческой ограниченности. Но, однако, прежде чем подняться от семьи до высоты чисто церковной жизни, надо еще оценить ее значение в православно-культурном смысле и в связи с этим выяснить, как православный народ понимает культуру вообще и связанную с ней неразрывно— науку и искусство. Разобравшись в этой области, чисто земной, но в высшем ее проявлении, переход к пониманию [понятию] значения и роли видимой Церкви окажется вполне органически естественным. Культурно-бытовое Православие исчерпывается, конечно, своим церковно-бытовым строем, уступая уяснение всего «церковно-мистического» тому Православию абсолютному, которое, как мы сказали вначале, стоит настолько выше всех земных иных коэффициентов развития, что с ним ничто не может быть сопоставляемо. «Царство мое не от мира сего». Православие как таковое, т. е. чистое христианство, есть та область, в которой земное сливается с небесным, это преддверие Царства, имеющего осуществиться за пределами земного времени. Православие же, проявляющееся в культурно-общественной жизни, иначе земная Церковь и ее влияние на историю народов, вот последняя степень просветительного восхождения, дальше которого само понятие о культуре и быте идти не может.

* * *

В пределах семьи начинается и культурная жизнь человека, в ней мы находим и зачатки того, что развивается за ее пределами до степени формального искусства и такой же науки. Чувство красоты и потребность знания прирождены людям, но первое применение этих потребностей, окрыленное тем или другим миросозерцанием, дает дальнейшее направление этим двум главным факторам просвещения. Если в семейной среде утвердилось настоящее понимание христианской жизни, которое нисколько не отвергает применения эстетического и разумного начала знания к тому, что задает сама жизнь, то и в дальнейшем своем развитии искусство и наука сохранят тесную связь с теми запросами, которые истекают из общих интересов, и не будет, места ни для «искусства для искусства», ни для «науки для науки» (чистое знание, dasreineWissen), для тех явлений, которые составляют отличительные черты обществ, утративших объективную веру, а поэтому и ищущих жизненного начала в исключительном развитии индивидуализма, т. е. в полонении личным силам человека, по их мнению, способного не только художественно и умственно отвечать на задаваемые жизнью вопросы, но и самому способного ставить произвольные вопросы и, наконец, доходящего до наслаждения лишь «вопросами самоизданными». То, что человек может ставить и личные вопросы, — в этом нет сомнения, но несомненно, что человек, уравновешенный христианством (да и верой вообще), не почувствует потребности того, что по-евангельски называется «печься на утро», т. е. заниматься тем, чего не задает действительность, а наоборот, будет в своей деятельности отвечать лишь на то, что ставится самой жизнью. Это есть истинное начало всякой плодотворной деятельности, а следовательно, и художественной, и научной, потому что этих задач, ставимых жизнью, не исчерпаешь по евангельскому же слову — «довлеет дневи злоба его» [довольно для каждого дня своей заботы (Мф. 6, 34)].